Алла не сразу осознала, что осталась без крыши над головой. Сначала ей казалось, что она просто поживёт у родителей пару недель, пока «всё уляжется». Потом — что найдёт работу, снимет угол, подтянет финансы. А потом пришло письмо. С синей печатью и заголовком: «Уведомление о передаче прав собственности».
Сергей переоформил квартиру. На себя. Полностью. Без неё.
— Как это без меня? — растерянно спросила она отца, протягивая бумагу. — Мы же вместе покупали… Ну как вместе, он работал, я с ребёнком… Но всё же!
— Ты, дочка, в документах не значилась, — осторожно сказал отец. — Ты же ему доверяла.
Да. Она доверяла. Потому что борщ, потому что семья, потому что «всё общее». А оказалось — общее только в кастрюле, а квартира — нет. Сергей переписал жильё на себя, как только начался развод. И теперь Алла — никто. Без прописки, без жилья, без шансов забрать дочь, потому что формально ей и жить-то негде.
— Ну не могла же я требовать долю, — прошептала она, будто оправдываясь перед собой. — Мы же были семьёй. Он был моим мужем.
— Был, — мрачно сказал отец и налил себе чаю. — Ключевое слово — «был».
Через два месяца Алла устроилась в аптеку. Зарплата — смешная, график — убийственный, но хотя бы не дома у родителей весь день. Они, конечно, держались, не жаловались, но Алла видела: мать устала, отец нервничает. И дочка, Маша, которую она брала по выходным — тоже чувствовала себя чужой, как в гостях.
— А можно я останусь у папы на неделю? — однажды спросила Маша, пряча глаза. — Там кровать удобнее. И мультики на телевизоре. И бабушка с дедушкой не смотрят всё время так… как будто я мешаю.
Вот оно. Ребёнок, как лакмус. Всё чувствует.
Алла молча кивнула. А вечером, когда все легли, села у окна с чёрным чаем и впервые за долгое время разрыдалась. До этого она держалась. А тут — как прорвало.
И тогда в её жизни снова появилась Лидия Ивановна.
Свекровь. Тёща Сергея. Та самая, которая с первого дня брака смотрела на неё, как на случайное недоразумение.
— Ну что ты там с ней решил? — спросила она Сергея по телефону. — Я надеюсь, ты не собираешься оставлять ей часть квартиры?
— Мам, я уже всё оформил, не переживай, — отмахнулся он. — У неё ни кола, ни двора теперь. Пусть радуется, что я Машу не через суд забираю.
Лидия Ивановна была довольна. Уверенная, что «эта твоя Алла» никогда не дотянет до её уровня. Ни по жилью, ни по уму. Она давно мечтала, чтобы Сергей нашёл себе «нормальную», желательно с деньгами и без характеров.
— Аллочка, — позвонила она как-то. Голос был сладкий, будто намазан мёдом, — Я вот подумала, может, нам поговорить?
— О чём? — сухо спросила Алла.
— Ну, мы же всё-таки родня. Машенька — наша общая забота. Не надо враждовать. Давай ты откажешься от алиментов — и мы будем тебе помогать. И Машу тебе будем чаще отдавать. А квартира… ну ты же понимаешь, она Серёжина. Всегда была.
— То есть, вы хотите, чтобы я подписала отказ и ушла тихо в никуда? — Алла даже не злилась. Ей вдруг стало по-настоящему смешно. — А вы мне что — корзинку с фруктами принесёте?
— Зачем так резко, девочка моя? — с наигранной обидой сказала Лидия Ивановна. — Просто живи по средствам. Не лезь туда, где тебе не положено. И всё у тебя будет хорошо.
— Угу, особенно без ребёнка, без денег и без квартиры.
— Ну уж не надо драм. Ты сама ушла. Тебя никто не выгонял. А теперь просишь — отдай мне! Неблагодарность — страшная вещь.
Алла не спала почти всю ночь. Потом встала, достала из папки документы, которых у неё почти не было, и начала звонить по юристам.
Она больше не будет «кухонным работником», который сидит и ждёт милости. Она будет действовать. Пускай без поддержки, с нуля, но будет. Потому что у неё есть цель — дочка. Ради Маши она готова идти в суд. Доказывать, что была матерью, женой и человеком, а не тенью в чужой квартире.
Сергей тем временем обустраивал новую жизнь. Лидия Ивановна искала ему «подходящую невесту». Женщину «посерьёзнее, с головой и с деньгами». И вроде бы всё шло к тому, что Аллу быстро забудут.
Но Алла — не из тех, кто сдаётся.
Она уже подала иск. Она уже нашла свидетелей. Она уже записалась на приём к адвокату по семейным делам.
— Я верну своё, — сказала она себе у зеркала. — Даже если придётся пройти по головам. Потому что на мою голову уже все прошлись.
И в её взгляде больше не было растерянности. Только спокойная решимость. И это было страшнее любой истерики.
После развода прошло почти полгода. Алла сняла двушку рядом с родителями и устроилась на работу в районную поликлинику администратором. Зарплата — скромная, но стабильная. Дочку Настю определила в сад, а вечерами подрабатывала: заполняла документы медсестрам, брала дежурства по приёму звонков. Устала, конечно. Но ощущение свободы и права на собственное мнение, пусть даже за ним стояли счета за ЖКХ и пустой холодильник, стоило каждого сэкономленного рубля.
Сергей пытался сначала давить — угрожал судом за опеку, потом — умолял вернуться. Но когда понял, что Алла не дрогнет, он пошёл другим путём. Через мать. Через ту самую Тамару Константиновну, свою святую мученицу в халате с леопардовыми вставками и с вечной фразой:
«— Я тебя вырастила, Серёженька, одна, без отца. И что? Чтобы она всё отняла?»
Они жили втроём — в трёхкомнатной квартире, доставшейся от Серёжиных бабушки с дедушкой. Алла прожила там с ним почти девять лет. Делали ремонт — влезли в кредит, который платили вместе. Меняли сантехнику, проводку, купили стиралку, телевизор, кухню. Там всё — руками Аллы. Там Настю впервые привезли из роддома. Там стоял комод, в котором хранились её первые пинетки, ещё с этикеткой.
Но квартира была оформлена на Тамару Константиновну. Сыну она «не доверяла» — мол, вдруг разведётся, а имущество уйдёт «этой твоей». Оформлять в совместную — не хотела. Алле всё это тогда казалось ерундой. Главное, что у них — семья. А теперь…
— Алла Анатольевна, — сказала нотариус в деловом костюме, листая бумаги, — согласно завещанию, всё имущество Тамары Константиновны переходит единственному наследнику — Сергею Олеговичу. Вас, к сожалению, оно не касается.
У Аллы в ушах зазвенело. Как не касается? Она ведь здесь жила. Она вложила туда годы и деньги. Она не оспаривала развод, не отбирала у него дочку. Даже алименты — минимальные, «по-хорошему договорились». А теперь…
— Простите, — выдохнула она, — а можно хотя бы мебель забрать? Детскую кроватку? Холодильник?
Нотариус развела руками.
— Это уже вопрос бытовой. Если стороны не договорятся, можете обратиться в суд.
Сергей вышел за ней на улицу.
— Ну чего ты, Аллочка, — сказал он, почти ласково. — Не начинай. Всё равно мы уже не вместе. Квартира — мамина. Ты знала. Это не новость.
— Я жила там девять лет, Сергей! Там вещи Насти. Там наш ремонт!
— Это всё теперь не твоё. Пойми. Мы развелись. Живи себе спокойно. Ты ж сама хотела свободы — ну, получи.
— Ты серьёзно? — прошептала она. — Ты собираешься оставить меня ни с чем?
— Это не я. Это закон. А ты сама ушла. Никто тебя не выгонял.
Через пару дней Алла всё же решилась: набрала Тамару Константиновну. Вежливо. Попросила разрешения приехать и забрать детские вещи. В ответ услышала:
— Что ж ты, милая моя, тогда всё не забрала, когда хлопнула дверью? Я ж не музей тут тебе держу. Я всё выкинула. Или развезла по даче. Комод Настин? Отдала соседке. Телевизор? Сломался, унесли. А кухню вашу эту дурацкую — мы новую поставили. Я свою жизнь строю, а не руины разгребаю.
— Там были фото, игрушки…
— Аллочка, — перебила свекровь, — ты когда ушла, ты всё потеряла. А теперь — не лезь. Это наш дом.
Сергей начал собирать документы в суд: хотел добиться опеки над дочерью. Алла всё поняла, когда пришло письмо — «предлагаю добровольно передать ребёнка отцу, в интересах стабильного проживания».
Она пошла к юристу. Платному. Заплатила из последних. Тот долго смотрел бумаги, слушал, и наконец сказал:
— У вас всё зыбко, Алла Анатольевна. Нет собственности, нет стабильного дохода. Но есть одно. Вы можете попробовать доказать совместное вложение в имущество. Ремонт, техника, мебель — всё, что вы оплачивали вместе, даже если квартира не ваша.
— И что мне это даст?
— Шанс. Пусть даже не на долю в квартире — хотя бы на компенсацию. И на позицию в суде по ребёнку. Пока вы — женщина без ничего.
Алла вышла из офиса и долго сидела на остановке. Мимо с грохотом проезжали автобусы, пахло гарью и сдобы из соседней булочной. Она чувствовала себя пустой. Униженной. Но потом… вспыхнула злость. Не на Сергея даже — на себя.
Она вспомнила, как стирала шторы руками, когда машина сломалась. Как плитку в ванной сама клеила. Как Тамара Константиновна вытирала за ней пыль пальцем и говорила:
«— Женщина — это хозяйка. А ты так — временная.»
Ну нет. Она больше не временная.
— Будем судиться, — прошептала она.
Следующие недели прошли в сборах чеков, выписок, старых фото ремонта. Родители помогали. Настя рисовала маму «с весёлым лицом». Алла не спала по ночам, боялась проиграть. Но идти назад — не хотела. Ни в моральную нищету, ни в унижение.
На первом заседании Сергей уверенно вёл себя: ухоженный, в костюме. Привёл Тамару Константиновну, та с трагическим лицом заявила:
— Мы её приютили, она жила у нас. Мы всё покупали. Она ничего не делала. Всё было моё.
Адвокат Аллы спокойно показал чеки. Фото. Свидетельства соседей.
И тогда Тамара не выдержала. На всю залу крикнула:
— Эта дрянь! Она мне сына сломала! Она всё хотела оттяпать!
Судья поднял брови. Алла молчала. Её лицо было каменным.
Сергей отвёл глаза. У него на лбу блестел пот.
Алла знала — у неё появился шанс. Маленький. Но свой.
Суд длился почти полгода. Заседания переносились, свидетелей вызывали, справки терялись, Тамара Константиновна приходила то с тростью, то с крестиком, который демонстративно целовала перед каждым словом.
Сергей — всё больше нервничал. Он-то думал, что Алла проглотит. Как всегда. Что уйдёт по-быстрому, заберёт свои кофточки, дочку на выходные — и всё. А она — сражалась. Тихо, упрямо, как копит в банке на путёвку.
Однажды Алла вышла из суда и расплакалась прямо на ступеньках. Мимо проходила женщина — незнакомка. Пожилая, с авоськой. Остановилась, присела рядом.
— Девочка, что случилось?
Алла не хотела говорить. Но сказала.
Старушка молча слушала, потом взяла за руку:
— Не бойся. Ты уже выиграла. Потому что не дала им затоптать. Остальное — бумажки.
К декабрю суд вынес решение: частичная компенсация вложенных в квартиру средств. Денег хватало, чтобы выплатить долг за аренду, закрыть карту и — впервые за долгое время — купить Насте зимний комбинезон не с распродажи.
Это не была победа в лоб. Но это было признание: Алла — не пустое место. Не «бывшая». Не статист в чужом доме. А человек, который имеет право на то, чтобы быть услышанным.
Сергей подавал апелляцию. Тамара Константиновна кричала, что «не простит», что «всё отняли». Но суд остался при решении. А спустя месяц, когда Сергей попытался вновь поднять вопрос об опеке над дочерью, — суд отказал. И даже указал в решении:
«Отец не доказал преимуществ для ребёнка по сравнению с текущими условиями проживания с матерью.»
Алла читала эту фразу как мантру.
Настя подросла. В январе им предложили место в хорошей начальной школе — по знакомству. Соседка по лестничной площадке работала завучем. Алла уже перестала бояться просить помощи.
Ремонт в съёмной квартире она делала сама. Плитка с рынка, обои — от соседки, оставшиеся после «евроотделки». Но получилось уютно. Даже занавески повесила — впервые за два года.
Однажды, собирая Настю на утренник, она надела на неё старый бантик. Белый, пышный, с перламутровой пуговкой — тот самый, из того комода, который, как говорила Тамара Константиновна, «выкинули».
— Мам, а почему ты всё время грустная, когда я наряжаюсь? — спросила Настя.
— Потому что ты у меня взрослая стала, — улыбнулась Алла. — А я всё думаю, как бы это не пропустить.
Настя повесила на неё пластиковую бусинку:
— Ты красивая. Даже когда не улыбаешься.
Алла смотрела на себя в зеркало. Под глазами — синеватые тени. Волосы в пучке. Старая кофта. Но впервые за долгое время — внутри было тихо. Спокойно. Не победно — но уверенно.
Весной ей предложили место в частной клинике. Зарплата — почти в два раза больше. График — человеческий. Там была детская комната для сотрудников, и она могла брать Настю с собой в редкие смены. Она согласилась не сразу — боялась. Но потом сказала себе: «А чего ещё ждать?»
В апреле Сергей пришёл к ним домой. Без звонка. С цветами. Стоял под дверью, мнётся.
— Просто поговорить, — сказал. — Без криков. Я, наверное, тогда всё не так понял. Ты… Ты стала совсем другой.
Алла долго смотрела на него.
— Нет, Сергей. Я — не стала другой. Я стала собой. А раньше — была твоей тенью.
Он не знал, что ответить.
Она взяла цветы, поставила в банку от кофе и закрыла за ним дверь.
Письмо от Тамары Константиновны пришло в июне. Писала размашистым почерком, с ошибками:
«Ты всё отняла. Мой дом, моего сына, мою внучку. Но я всё равно молюсь за вас. И всё равно считаю тебя чужой. Но пусть у тебя будет здоровье. Всё равно в конце останешься одна.»
Алла сложила письмо и убрала в ящик. Не потому, что ей было больно — а потому, что знала: это письмо — последняя попытка удержать власть. Не над ней — над прошлым. А прошлое она уже отпустила.
В августе они поехали с Настей на море — в Анапу. Первый раз. На автобусе, по горячей путёвке, но с настоящим солнцем, рыбой в кляре и резиновым мячом. Настя визжала от восторга.
Алла сидела на пляже и смотрела, как дочка строит замок. С песком в волосах, с красными щёчками. Никаких судов. Никаких истерик. Только вода, смех и запах крема от загара.
И в этот момент она поняла, что вернула себе не только деньги, не только уважение. Она вернула себе себя. Ту, которая когда-то исчезла в тапочках у двери чужой квартиры, стараясь не дышать слишком громко, чтобы «не бесить маму Серёжи».
Теперь она дышала. Громко. Ровно. Свободно.
