— Ну что, ты опять не берёшь трубку от матери? — с иронией спросила Лена, коллега Анны, ковыряясь в банке с консервированным тунцом.
— Ага, угадай, сколько раз она звонила за день? — Анна раздражённо ткнула в экран телефона. — Двенадцать. ДВЕНАДЦАТЬ, Лена. Я даже не начальнику так звоню.
— Она, может, соскучилась? — хихикнула Лена, но быстро заткнулась, увидев выражение лица Анны.
— Она, может, банкротится без моих денег. Вот и соскучилась. Не звонила полтора месяца, а тут как с цепи сорвалась. Интересно, с чего бы?
Анна положила вилку, с усилием закрутила крышку от контейнера с макаронами и вздохнула:
— Она, кстати, знает про квартиру.
— Про бабушкину?
— Ага. Не знаю, кто слил. Я никому, кроме Игоря, не говорила. Значит, сливали из дома…
Вот тут оно и началось, подумала Анна, глядя, как по экрану пробегают новые уведомления: Мама — 3 пропущенных, мама — голосовое, мама — мама — мама…
Лена молча протянула ей шоколадку. Без слов, без сочувствия. Просто по-человечески.
Бабушка умерла месяц назад. Почти тихо, почти спокойно — инсульт на даче. Завещание оставила ещё три года назад: однушку в Мытищах — любимой внучке. Все были в курсе. Ну, почти все. И мама, и свекровь. Но как-то не придавали значения: квартира-то не в центре, не элитка. Да и бабушка, честно говоря, не верили, что доживёт.
— Что ты задумалась? — Лена встряхнула её за плечо. — Ты ж сама говорила, что мать — манипуляторша с дипломом.
— У неё и без диплома хватает приёмов, — буркнула Анна. — Она мне вчера голосовушку прислала. Хочешь послушать?
— Хочу! — с неподдельным интересом.
Анна включила. Из динамика понеслось:
— Анечка, дочка моя… Ну ты же понимаешь, мне сейчас тяжело. Всё дорожает. Я ж не прошу многого… просто помоги, ты же теперь при деньгах. Квартира у тебя будет. Ты счастливая. А я? Что, я — не мать тебе больше? Старая мать тебе не нужна, да?
Лена фыркнула.
— Господи, это что — манипуляция из учебника?
— Ага. «Ты счастливая». Смешно. Я ипотеку за Игоря досрочно закрывала год назад. А он — даже спасибо не сказал. Только маме своей позвонил, похвастался. Та сразу сказала — «Молодцы, теперь можно детям».
Анна прикрыла глаза.
— А я не хочу детей. Ни от него, ни от кого. Пока. Пока не буду знать, что не окажусь одна, с пузом, без денег, без жилья.
— Ты про квартиру свекрови сказала?
Анна покачала головой.
— Нет. Она узнала сама. Или от Игоря.
Когда Анна вернулась домой, Игорь сидел на кухне. Мятый, лысеющий, в майке с разводами от борща — ну прямо не муж, а уютное недоразумение.
— Ань, ты не поверишь, кто сегодня заходил! Мама! Мама с пиццей! Представляешь? — обрадованно сообщил он, как будто в лотерею выиграл.
— Представляю, — холодно сказала Анна, поставив сумку на стул. — Я, кстати, знаю, что ты ей рассказал про квартиру.
— Да ну, — почесал он затылок. — Ну, мы просто болтали. Мамка переживает, ты же знаешь…
— Переживает? — фыркнула Анна. — Она мне вчера мёд принесла. Домашний. И между делом сказала: «Аннушка, не думай, что квартира — это так просто. Наследство — это ответственность. Мы с Игорем ведь тоже вложились в вашу семью».
— Ну, это правда… — пробормотал он.
Анна резко развернулась к нему:
— Что, прости?
— Ну… в смысле, я ж с тобой живу. Мы же семья. Значит, и жильё общее. Ну, типа, всё общее. Мама так считает. А ты… ты как-то странно смотришь.
— Я странно смотрю, потому что ты только что расписался в том, что хочешь на халяву часть квартиры, которую мне оставила бабушка, с которой ты виделся два раза в жизни. Один раз — на свадьбе, второй — на поминках. А теперь ты и твоя мама считаете её частью «нашей» семьи?
— Да не… ты не так поняла…
— Нет, Игорь. Я всё поняла как раз очень правильно. Просто скажи честно — вы с ней решили меня по-быстрому уговорить? Или уже документы какие-то подготовили?
Он промолчал. Смотрел в тарелку. Потом вздохнул.
— Она… она говорила, что могла бы помочь. Продать квартиру через её риэлтора. Выгодно. Деньги можно вложить в нашу, ты знаешь. Места мало. Да и ты сама говорила, что район тебе не нравится…
— Я говорила, что район не нравится. Но я не говорила, что вы можете распоряжаться МОИМ наследством, как хотите!
— Ну не ори… — пробормотал он.
— Я не ору. Это я ещё ласково, поверь.
На следующее утро пришла СМС от мамы: «Если ты не можешь помочь своей матери — не звони больше никогда. Мне больно, что ты такая неблагодарная. Пусть тебе твоя квартира греет душу. Бедная бабушка…»
Через пять минут — СМС от Ольги Петровны: «Дорогая, ну мы же семья. Приезжай вечером, поговорим по-женски. Я всё объясню. Там такие суммы… не потеряй своё счастье из-за эмоций».
Анна закрыла телефон, взяла вторую шоколадку у Лены и просто тихо выдохнула.
— Лена, ты не знаешь, сколько стоит переезд в Калининград?
— Откуда такие вопросы? Ты что, с ума сошла?
— Нет. Я, кажется, впервые в жизни становлюсь вменяемой.
— И что будешь делать?
Анна пожала плечами:
— Пока не знаю. Но если кто-то ещё тронет мою бабушкину квартиру — я не просто уеду. Я их с собой всех заберу. В суд.
— Ну не дура ли я? Вот скажи, Ань, — воскликнула Мария Ивановна с кухни, гремя посудой так, будто там шла генеральная репетиция к пожару, — Воспитала, вырастила, одна тащила, а теперь и стакана воды не жди, ни квартиры, ни благодарности!
Анна сжала зубы. У неё с детства начинался нервный тик на словосочетание «стакан воды». Как будто мама собиралась в морг, а не в гости на пару дней, растянувшихся уже на пятую бессонную неделю.
— Мам, ты поесть пришла или монологи читать? — Анна попыталась увести разговор в сторону, хотя понимала, что бесполезно. Курс у мамы был один — на наследство.
Мария Ивановна появилась в дверях, в одной из тех своих домашних маек с пятном от борща, в руках — салфетка, в глазах — укор.
— Я, между прочим, твоего мужа сюда тоже не ради борща пустила. У него была другая невеста. Порядочная. С машиной и квартирой от отца.
— Ну, а ты кого выбрала? Сироту, на съёмной, зато с глазами, как у Печкина!
— Прекрати, мам, — устало отмахнулась Анна. — Это моя квартира. Моя. Не твоя. И не его. Не дели.
— А кто тебя растил? Бабушка? Так это моя мать! Значит, по совести квартира пополам.
— По закону — полностью моя. Давай не будем путать совесть с нотариусом.
Мария Ивановна фыркнула, как чайник на плите, но замолчала. Видимо, обдумывала следующую тактику. А может, просто заподозрила, что дальше Анна пойдёт с чем-то тяжелым — вроде сковородки.
В этот момент раздался звонок. Глухой, тяжелый, как удавка.
— Ты ждёшь кого-то? — спросила мать с подозрением, вытянув шею, как суслик из норы.
— Нет, — Анна направилась к двери, уже чувствуя спиной беду.
На пороге стояла Ольга Петровна — свекровь. Элегантная, с тугим пучком, в перчатках, будто со спектакля сбежала. В руках — пакет с пирожками и папка. Папка, конечно, важнее. Пирожки — для отвода глаз.
— Аннушка, здравствуй, — сладко пропела она. — Я подумала, что ты уставшая, тебя замучили звонками, ну, и решила заехать на минуточку. Вот, испекла.
Анна отступила в сторону. Игорь об этом визите не предупреждал. Хотя и неудивительно — последние три дня он жил где-то между маминой квартирой и офисом. От Анны — подальше. Связь, как он объяснил, «нестабильна». Ну, конечно. Особенно когда под одной крышей две женщины с обострённым инстинктом собственности.
— Проходите, Ольга Петровна, — выдохнула Анна, и добавила громче: — У нас сегодня вечер гостей. Вот мама, вот вы. Может, и нотариуса позовём сразу?
Ольга Петровна приподняла бровь, а потом увидела Марию Ивановну. Обе женщины осмотрели друг друга, как кошки, оказавшиеся в одной коробке.
— Ольга Петровна, — холодно сказала мать Анны.
— Мария Ивановна, — не менее холодно откликнулась свекровь.
Анна прошла на кухню, села на табуретку. На сердце скребли кошки с ножами. Только бабушка могла бы сейчас так обнять, чтобы всё успокоилось. А бабушки не было. Осталась только квартира и три женщины, каждая из которых считала себя главной.
Ольга Петровна поставила пирожки на стол и разложила папку.
— Аннушка, я не буду ходить вокруг да около. Тут небольшой документ. Игорь подумал, что ты, может, не разберёшься, а я тебе помогу. Всё очень просто. Мы с мужем давали Игорю денег, когда вы свадьбу играли, помнишь? Он тогда тебе колечко купил. Вот. А теперь появилась квартира — может, стоит это как-то оформить.
— Вы хотите, чтобы я отдала долю вашему сыну?
— Ну зачем так грубо? — уклончиво ответила свекровь. — Просто закрепим обязательства. Мы ведь семья.
— Семья? — переспросила Мария Ивановна, вспыхивая. — А где вы были, когда моя дочь ночами на трёх работах пахала? Когда я одна её тянула? Где?
— Мария Ивановна, — свекровь приподняла подбородок, — не кричите, пожалуйста. Я не уверена, что ваша истерика поможет ситуации. Мы обсуждаем документы. А не вашу биографию.
Анна встала. Медленно, по-змеиному.
— А может, все выйдут из моей квартиры? — сказала она. — Пока я не вызвала участкового. Один уже тут жил, другой ночует. Пирожки, доли, всё это очень мило. Но, знаете, мне надоело. Серьёзно. Я устала быть разменной монетой между вами. У каждой свой счёт, свои претензии, свои «ты мне должна».
— Анна, — примирительно протянула Ольга Петровна, — ты же знаешь, как я тебя люблю. Я ведь вместо матери…
— Стоп! — повысила голос Анна. — У меня уже есть мать. И, поверьте, одной такой в жизни достаточно.
Мария Ивановна взвизгнула:
— Ага! Вот как ты со мной! Значит, я — абуза! А эта, в перчатках, с пирожками — она вместо?!
— Никто ни вместо, ни в придачу! — Анна швырнула папку с документами в сторону. — Квартира моя. Завещание у нотариуса. Доли никакой не будет. Всё.
— Ты хочешь остаться одна? — ядовито спросила свекровь. — Без поддержки, без семьи?
— Лучше быть одной, чем с теми, кто за спиной подпихивает к пропасти, а потом ещё кричит, что это для твоего блага.
Мария Ивановна хлопнула дверцей холодильника так, что один магнит отлетел.
— Тогда я поеду обратно. Только не звони потом. Не надо.
— Я не звонила. И не позову, — Анна сказала это тихо. Без истерик. Просто констатация. Как температура тела у покойника — 0.
Ольга Петровна аккуратно, с достоинством, убрала пирожки обратно в пакет.
— Мы ещё поговорим, — сказала она. — Я уверена, ты передумаешь. Ты не справишься одна.
Когда за обеими женщинами захлопнулась дверь, Анна села обратно на табуретку. Пусто. Тихо. На столе — смятая салфетка и чай, который уже остыл. Вот и семья. Вот и поддержка. Зато теперь всё было честно. Игорь, кстати, так и не позвонил. Ни вечером, ни ночью. Наверное, пил чай с мамой. Может, даже из её сервиза, «который на праздник».
Анна подняла глаза к потолку и шепнула:
— Бабуль, ты там держи за меня кулаки, ладно?
А сама пошла — одна. Заваривать себе свежий чай. И писать заявление на развод.
Анна проснулась в полном молчании. Телефон был выключен, чай — холодным, как вчерашние объятия. На кухне пахло пустотой. Игорь не звонил, мать не писала. Как будто все сбежали с тонущего корабля, не оставив даже спасательного круга. Только она одна осталась на палубе. И квартира — её якорь, её крепость, её клетка.
Она сварила кофе. Горький. Без сахара. Как всё сейчас.
В дверь позвонили около десяти утра. Один короткий, уверенный звонок. Анна открыла — на пороге стоял Игорь.
— Привет, — он смотрел на неё глазами человека, который вчера сломал вазу и думает, заметят ли.
— У тебя три минуты, — сказала Анна и отошла вглубь квартиры. — Потом я ставлю чайник. Без тебя.
— Ань, — начал он, проходя в гостиную, — я не знал, что мама к тебе приедет. Я бы предупредил. Она просто… Ну, ты знаешь, какая она. Её лучше не злить.
— А ты кого боишься больше — маму или меня?
Он пожал плечами:
— Я не хочу скандалов. Просто… это всё неожиданно. Ты не понимаешь: ты — единственная из нас, у кого вообще что-то есть.
Анна села в кресло. Медленно, будто её тело принадлежало кому-то другому.
— Что «у кого-то есть»?
— Квартира. Своя. Без ипотеки, без долгов. Это огромная вещь. А у нас — съём. Мама платит. У меня зарплата — так, на пельмени и бензин.
— И ты подумал, что раз у меня появилась квартира, то ты наконец нашёл, где жить?
— Ань, ты перегибаешь.
— Я? А по-моему, ты хочешь просто вписаться сюда как в хостел. Пожить. Потом ещё чего — ремонт за мой счёт? А если я откажусь — ты с мамой на пару объявите меня неблагодарной, небрачной и небожительницей?
Он вздохнул и сел напротив, на край дивана, как ученик у директора.
— Послушай. Мы — семья. У тебя крыша над головой, у меня — руки, чтобы тебе помочь.
— Руки? — хмыкнула она. — Да ты этой крыши боялся как огня. Пока бабушка была жива, ты туда и носа не совал. Только сейчас, когда она ушла, и завещание оформили на меня, ты вдруг вспомнил, что я жена, а не просто соседка по ипотеке.
Он замолчал. И это молчание было громче крика. Анна встала.
— Ты не хочешь меня. Ты хочешь мой адрес в прописке. Это разные вещи.
— Ну не будь такой жестокой, — сказал он, глядя на неё снизу вверх. — Я всё-таки был с тобой всё это время.
— Был. А потом спрятался за маму. За её пирожки и советы. А когда надо было встать между ней и мной — ты выбрал её. Не потому что любишь. А потому что с ней безопасно. Потому что она командует, и ты подчиняешься. Так проще.
Он снова потупился. Плечи опустились. Похоже, он понимал: в этот раз — не отскочит.
— Ань… — начал он, но она подняла руку:
— Хватит. Я не хочу быть чужой среди своих стен. Я устала защищаться. Я устала быть сильной, когда рядом мужчина только числится. А я — живая. И мне надоело, что мою жизнь делят на троих: ты, твоя мама и моя. Всё. Дальше — без меня.
Он встал. Потянулся обнять — она отстранилась.
— Иди.
— Ты серьёзно?
— Угу. Бабушка бы сказала: «Пускай уходит, если заходит с пустыми руками и полным ртом». Вот и ты. Уходи.
Он ушёл. Без громкой двери, без скандала. Просто исчез из коридора. Как будто и не жил тут никогда. Как будто был кем-то на подмену, не своим.
Анна долго сидела в тишине. Потом взяла папку с документами. Завещание. Свидетельство о праве собственности. И — заявление на развод. Оно лежало в нижнем ящике комода, напечатанное пару дней назад, но ещё не подписанное. Сегодня — самое время.
Она подписала. Чётко. Своей рукой.
А потом вышла на балкон. Вдохнула. Глубоко. Воздух был тёплый, весенний. Где-то внизу кричали дети, воняли сосиски с ближайшего ларька. Жизнь текла, несмотря на всё.
И вдруг, как будто на спине выросли крылья, она поняла — всё. Всё кончилось.
Она больше не обязана ни угождать, ни объяснять, ни вымаливать любовь. Ни быть удобной. Ни делиться своей крышей, телом, спокойствием. Ни быть компромиссом. Ни для кого.
Она заварила себе свежий чай. На столе — пирожок. Один. Остался от визита свекрови. Она взяла его, надкусила — слишком сладкий. Выбросила. Слишком не её.
Телефон завибрировал — «Мама».
Анна посмотрела на экран и выключила звук.
Сегодня — не тот день. Сегодня она впервые за долгое время осталась наедине с собой.
И это было не страшно. Это было… правильно.
Свои стены. Своя тишина. Своё лицо.
