— Ну вы, конечно, извините, Ирин, но отдых ведь тоже не каждый день бывает, — голос Ольги в трубке был надтреснутым, как старый пластик. — Мы с Серёжей тут подумали — а почему бы не махнуть в Сочи? Он же всю зиму на маршрутке пахал, как лошадь. А я… ну я же тоже не бездельничаю. Дом, быт, нервы…
— Оль, — Ирина говорила медленно, чтобы не сорваться. — У нас ремонт. У тебя вообще память короткая или выборочная? Мы же собираем на ванную, ты что, не помнишь?
— Ну ванна подождёт, ты не в коммуналке живёшь. Чего вы там копите уже полгода — и толку? Деньги лежат, только пыль собирают.
Ирина отодвинула телефон и закатила глаза. На кухне потрескивал чайник. От стен пахло сыростью — старые обои вздулись в углу у батареи. Ванна у них действительно не то чтобы ветхая — она, скорее, вызывала тоску. Вода еле сливалась, кафель был в трещинах, а зеркало держалось на честном слове. Ремонт они планировали с осени, но каждый месяц что-то откладывалось: то холодильник сломается, то у Дмитрия премию задержат. А теперь, оказывается, «денег жалко на море».
— Ты правда считаешь, что мы должны отдать тебе свои накопления? — наконец выдохнула Ирина.
— Я ничего не говорю. Просто если бы была семья… настоящая… — Ольга сделала паузу, как будто намекала на предательство.
Ирина откинулась на спинку кухонного стула, посмотрела в окно. Во дворе маячил её муж Дмитрий — в серой ветровке, с двумя пакетами из «Пятёрочки». Покупки, которые можно себе позволить в середине месяца, когда деньги на ремонте, как мина — тронь не туда, и всё взлетит.
— Семья, Оль, — произнесла Ирина, — это не когда одна часть ворует у другой. Всё, мне пора.
Она сбросила вызов и встала, как автомат. Голова пульсировала.
— Кто опять нервы треплет? — вошёл Дмитрий, ставя пакеты на стол. — Олька?
— А кто же ещё? — Ирина усмехнулась. — В отпуск им надо. На наши деньги. Говорит, «лежат без дела».
— Слушай, — Дмитрий достал банку с огурцами. — Давай ей скажем просто: «Нет, Ольга, не дам. Иди работай». И точка. Чего мы церемонимся?
— Потому что она твоя сестра, Дим.
— А ты мне жена. И мы с тобой в этой квартире, а не на берегу Чёрного моря с Серёжей на шезлонге.
Ирина улыбнулась — быстро, грустно. Всё вроде бы понятно, но глухое чувство тревоги не проходило. Что-то подсказывало ей — разговор ещё не окончен.
Спустя три дня, в субботу, всё и началось.
Дмитрий вышел на работу пораньше — у него была подработка на складе. Ирина решила прибраться в кладовке. Под окнами мели дворники, и запах мокрого песка тянулся с улицы, как напоминание, что зима ушла, а с ней — и половина их сил.
Она проверила шкатулку — ту самую, где они хранили банковские карточки. Привычка — считать, что так безопаснее, чем дома на виду. Карточки были на месте. Но одна… пустая.
Ирина села прямо на ковёр у комода. Включила приложение. Баланс — ноль. Последняя операция: снятие наличных, банкомат у торгового центра на Ленинской. Вчера. В 16:23.
Руки задрожали. Это была зарплатная карта Дмитрия. Та самая, на которую капало всё — и основная работа, и подработка, и та самая премия, которую наконец выдали. Сумма была аккурат под потолок. Все деньги — ушли. Исчезли.
Ирина позвонила Диме. Он не взял трубку.
Позвонила снова — через пять минут. Он ответил.
— Ты что, снимал вчера деньги?
— Какие деньги?
— Все.
— Нет. Я вообще вчера был до позднего на складе. Ты что, Ира?..
Молчание. Тягучее, как патока.
— Их сняли, Дим. Все. До копейки.
Через час Дмитрий был дома. Ветер на улице разбросал пыль по подъезду, и он вошёл злой, мокрый, с грязью на ботинках.
— Карта у тебя была?
— Нет. В шкатулке.
— Кто ещё знал, где лежит?
Ответ не потребовался. Они оба подумали об одном человеке. Вернее, о двух.
— Не может быть, — сказал он хрипло, но голос уже звучал без уверенности. — Она бы не посмела.
— Посмела. И как посмела.
Ирина подошла к тумбочке, взяла чек — распечатку из банкомата. И положила на стол.
— Пиши своей маме.
— Я лучше позвоню Ольге.
— Не надо. Я сама. Без матов не обойдётся.
Дмитрий не стал спорить.
— Ольга, — голос Ирины звучал ледяно. — Прекрати включать дурочку. Я всё знаю. Банкомат, Ленинская, шестнадцать двадцать три.
— А ты чего орёшь? — Ольга на удивление не стала отпираться. — Деньги в доме — это общее. Я в доме не чужая.
— В каком доме?! — сорвалась Ирина. — Это не общага, а наша квартира. С нашими мечтами. С нашими ванными и протекающим краном. Ты просто украла!
— Ой, ну всё, начинается. Семейные ценности, значит? Вы живёте как пенсионеры, а потом удивляетесь, что кто-то живёт по-человечески.
Ирина отключила звонок. И, в первый раз за много лет, разрыдалась навзрыд.
На кухню зашёл Дмитрий. Сел. Молча. Его лицо было как обветренный бетон.
— Она призналась, — сказала Ирина, вытирая лицо рукавом. — Считает, что имеет право.
— Мама тоже так считает, — глухо проговорил он. — Позвонил ей. Сказала, «ничего страшного, они молодые, отдохнут, а вы ещё накопите».
Ирина посмотрела на него. Глаза опухшие, но твёрдые.
— Ну что, накопим?
Он сжал кулак на колене.
— Накопим. Только больше никто — ни сестра, ни мама — порога этого дома не переступят.
***
В квартире пахло свежесваренным кофе, но пить его не хотелось. Ирина стояла у окна и смотрела на двор, где мальчишки гоняли мяч между кривыми кустами сирени. На стекле — отпечатки пальцев, следы старых дождей и что-то ещё, не смываемое тряпкой: злость, обида, страх, что всё повторится. Потому что если воры приходят не через окно, а с тапочками и «родной кровью» — это уже не просто предательство. Это личное.
— Пойду к матери, — сказал Дмитрий, застёгивая молнию на куртке. — Разговаривать надо. Как бы мне самому не было противно.
— Разговаривать? С ней? — Ирина резко повернулась. — Да она тебе скажет, что ты подкаблучник, а я стерва. Она уже выбрала сторону, Дим. Не надейся.
— Я всё равно должен. Это моя мать.
Он ушёл, хлопнув дверью так, что с полки в прихожей упала пустая ваза — подарок от той самой Галины Фёдоровны. Символично, как сказал бы кто-то остроумный. Только сейчас было не до шуток.
Квартира матери находилась в том самом доме, где Дмитрий вырос. Панелька, четвёртый этаж, запах варёного лука с площадки. Всё как в детстве, только хуже. Раньше казалось, что здесь тепло, уютно и просто. Теперь — тесно, душно, и словно с потолка капает уксус.
— Проходи, — сказала Галина Фёдоровна, открыв дверь с выражением такой обиды, будто он ей должен три пенсии вперёд. — Чай будешь?
— Не надо. Я не поесть пришёл. Где Ольга?
— А в чём, собственно, дело? — Мать сложила руки на груди. — Опять эта твоя Ирина жалуется? Что-то, может, у ней с нервами?
— Деньги, мам. Где деньги?
Из соседней комнаты донёсся голос Ольги:
— Сами виноваты! Копят, как хомяки, а потом ноют. Никакого размаха у людей!
— Ольга, выйди, — голос Дмитрия был хриплым. — Выйди и скажи мне в лицо: ты сняла наши деньги?
— Я? — Она появилась в дверях в розовом халате с оторванной пуговицей. — А что, нельзя? Ты ж мой брат. Деньги в семье — общее. Или теперь у вас всё «моё-твоё»?
— Ты украла.
— Нет. Я воспользовалась возможностью. Деньги лежали — я взяла. Не на каблуки же, на отпуск. Мы с Сергеем заслужили. Я вообще в депрессии была.
— Депрессия — не лицензия на воровство, — Дмитрий шагнул ближе. — Верни.
— Да ты с ума сошёл! — Ольга отпрянула. — Я уже билеты купила, отель забронирован. Да ты что, жлоб? Или это твоя Иринка тебе мозги запудрила?
Галина Фёдоровна встала между ними, словно готовая грудью защищать дочь.
— Всё! Хватит! Димочка, ты не прав. Сколько можно? Сестра твоя — в трудной ситуации. Живут вчетвером в съёмной однушке, денег нет, работы нет. А ты с женой в своей квартирке, всё у вас хорошо. Что, жалко помочь?
— Мы копили на ремонт. Год.
— На ремонт, на ремонт… — отмахнулась мать. — Всё люди как люди, а вы… всё своё, только себе. А тут родная кровь!
Дмитрий выпрямился, как будто увидел в матери нечто совершенно чужое.
— Мам, я тебе вот что скажу. Это больше не моя семья. Ни она, ни ты. Всё.
— Ты это серьёзно?! — воскликнула Галина Фёдоровна. — Ты меня из жизни вычёркиваешь из-за какой-то ванной?!
— Не из-за ванны. Из-за того, что вы — не люди.
И он ушёл. Без оглядки.
Когда он вернулся домой, Ирина сидела на полу в коридоре, сортируя старые коробки. Те самые, которые они собирались выкинуть после ремонта, но всё откладывали.
— Ну что?
— Мы свободны, — ответил он и вдруг сел рядом, уткнувшись лицом в ладони. — Свободны от них. Но, блин, как же это больно.
— Знаю, — Ирина взяла его за руку. — Ты поступил правильно.
— Надеюсь. Только отрезать мать — это не просто. Это будто себе кусок отрубить. Но если не отрубишь — отравит всю кровь.
— Ты не отрезал. Ты просто поставил границу. А кто не уважает границы — тот не семья.
Они сидели долго. Молчали. Только где-то в соседней квартире гремела дрель — кто-то, видимо, начал свой ремонт. У кого-то началась новая жизнь.
В понедельник Дмитрий отвёз заявление в полицию. Не на Ольгу — на утерю карты и незаконное снятие средств. Решили, пусть разбираются. Пусть камеры посмотрят. Пусть увидят, как родные грабят своих.
Галина Фёдоровна позвонила в тот же вечер. Долго, без остановки. Трубку не брали. Потом пришла SMS: «Ты предал мать».
Дмитрий показал её Ирине, улыбнулся устало и просто удалил.
— Мы сделали всё, что могли, — сказал он. — Теперь — только вперёд.
— Знаешь, — ответила Ирина, — я купила сегодня на авито ванну. Почти новую, с уценкой. У нас хватит, если я возьму пару подработок на выходных.
— А я поговорил с Сергеем на складе. Он сказал, если надо, возьмёт меня в выходные на развозку. Скажет, что я — дальний знакомый. Без всяких родственных связей.
Ирина засмеялась. Через слёзы.
— Ну что, как это называется? Новый план?
— Нет, — улыбнулся он. — Это называется: «Живём дальше».
***
Весна началась с сырости. Ирина вечно стирала носки, Дмитрий забивал гвозди в стены, откуда сыпалась старая штукатурка. Ремонт шёл. Медленно, но по-настоящему. Без дизайнерских изысков, но с уважением к труду и к себе.
А потом им пришла повестка в суд.
Ольга подала иск. Хотела, чтобы ей вернули деньги. Деньги, которые сняла она. Деньги, которые, по её словам, были «семейными».
— У тебя есть адвокат? — спросила Ирина, глядя, как Дмитрий читает бумагу.
— У меня есть ты, — ответил он.
— Это не всегда спасает. — Она устало присела. — Знаешь, я думала, хуже уже не будет. А оказывается, может.
Суд был обычный. Унылый зал с облезлой табличкой и запахом прокуренных папок. Ольга пришла с мужем. В короткой юбке и яркой губной помаде. Как будто на вечеринку, а не на разбор.
Сергей молчал. Молчание у него было тяжёлое, будто в нём сидел внутренний стыд, с которым он давно договорился — и теперь просто живёт, не мешая.
Галина Фёдоровна пришла последней. С палочкой и надменным выражением лица.
— Она же твоя сестра, — крикнула она Дмитрию уже после заседания. — У неё же ничего нет! Ничего, кроме тебя!
— И теперь у неё не будет и меня, — сказал он. — По твоей милости, мам.
Ольга проиграла дело. Суд признал, что карта была не её, действия — незаконные. Судья смотрел на неё, как на человека, которому поздно объяснять. Слишком много взрослости, чтобы не понимать, что ты творишь.
—
Через неделю Галина Фёдоровна пришла. Без звонка. С чемоданом.
— Я больше с ними жить не могу, — сказала она Ирине, глядя на неё так, будто Ирина всё это затеяла.
— Нет, — ответила Ирина. — У нас тут ремонт. И покой. А вы с дочерью — команда.
— Ты что, выгоняешь мать своего мужа?!
— Я охраняю свою семью, — ответила Ирина. — Которую вы пытались уничтожить.
Галина Фёдоровна ушла, шепча что-то себе под нос. Старые матери, когда их выгоняют невестки, любят считать это личным предательством. Хотя по-честному — это просто последствия.
—
Лето пришло внезапно. Ванну поставили. Обои — не те, что мечтали, но чистые. Кухня — новая. Купленная в кредит, который взяли на двоих. Работали оба.
Ирина вышла утром с мокрыми волосами и чашкой кофе на балкон. Дмитрий сидел на табуретке, за которой они когда-то спорили в «Леруа».
— Погода отличная, — сказал он.
— Солнце светит. Никто не орёт. Ни звонков, ни ультиматумов. Мы живём как хотели.
— Почти.
— А чего не хватает?
— Понимания, зачем всё это было, — честно сказал он. — Почему родные могут оказаться врагами?
— Может, потому что враги — это не те, кто против нас. А те, кому плевать, что нам больно.
Он кивнул. Потом встал, подошёл и обнял её.
— Я понял одну вещь, Рин. Когда ты предаёшь, ты теряешь человека. А когда тебе изменяют, ты теряешь иллюзию. Мне не жаль. Ни маму. Ни сестру.
— А мне… немного жаль. Знаешь, как бывает — будто умер кто-то. Только не по-настоящему, а в душе. Где-то ты их всё равно любишь. Но уже не хочешь рядом.
— Значит, мы стали взрослыми.
— Нет. Мы просто встали на свои ноги. Наконец-то.
—
Через месяц они уехали в отпуск. Не в Турцию, как мечтала Ольга. Не в Египет, как хотела Ирина. Они взяли билеты в Сочи. На трое суток. В гостиницу попроще, но с горячей водой и утренним кофе в номер.
На пляже Ирина смотрела, как дети бегают по песку.
— Представляешь, если у нас будет сын? — вдруг сказала она.
— Представляю. Только он будет знать: родные — это не те, кто тебя рожает. А те, кто с тобой, когда плохо.
—
И именно тогда она поняла: они победили.
Не Ольгу, не Галину Фёдоровну, не бедность или суд — а себя прежних. Тех, кто боялся сказать «нет», терпел, унижался, верил, что долг перед родственниками — важнее собственного покоя.
Они стали свободными.
И если за свободу пришлось заплатить болью — это была честная цена.
