— Ромочка, сыночек, это я… — голос в телефонной трубке звучал слабо, с хрипотцой, наполненный неподдельной, казалось бы, скорбью.
Роман, сидевший за кухонным столом и скрупулёзно изучавший на ноутбуке предложения по ипотечному кредиту, весь напрягся. Он бросил быстрый, почти виноватый взгляд на жену. Алина стояла у плиты, спиной к нему. Она не оборачивалась, но её осанка вдруг стала идеально прямой и жёсткой, а нож, которым она резала овощи для рагу, стал стучать по разделочной доске заметно резче, почти со злостью. Оба супруга прекрасно знали этот тембр. Этот голос всегда означал одно — сейчас из их семейного бюджета, который они с таким неимоверным трудом сшивали из двух зарплат, снова исчезнет внушительная сумма.
— Мам, здравствуй. Что стряслось? У тебя голос какой-то… — Роман старался говорить бодро, но интонации выдавали его волнение.
— Да что может стрястись, сыночек, всё как всегда. Давление опять подскочило, голова кружится, в глазах темнеет. Врач выписал новые препараты, а они стоят, будто их из золота выплавляют. Я только взглянула на цены, и мне ещё хуже стало. Вот, сижу, доедаю последнюю горстку крупы, больше и нет ничего. Не представляю, как мне выжить до пенсии… — Лариса Павловна сделала идеальную, мастерскую паузу, наполненную страдальческим молчанием.
Стук ножа о доску резко прекратился. Алина повернула голову и посмотрела прямо на мужа. В её взгляде не было ни мольбы, ни упрёка. Там был холодный, концентрированный гнев и беззвучный вопрос: «Ты опять на эту игру поведёшься?»
Роман отвёл взгляд. Он не мог выдержать взгляда жены. Чувство вины перед матерью и чувство стыда перед Алиной разрывали его на части.
— Мам, ну что ты такое говоришь. Ты же знаешь, мы всегда тебя поддержим. Я сейчас тебе переведу немного денег, купишь всё, что тебе необходимо.
— Ой, сыночек, да как-то неловко… Вы сами молодые, вам нужнее… — запричитала Лариса Павловна, но в её голосе уже отчётливо слышались нотки облегчения и нескрываемого торжества.
— Ничего не неловко. Всё, мам, жди, — коротко бросил Роман и завершил вызов.
Он не сразу поднял голову. Он сидел, уставившись на погасший экран телефона, будто собираясь с последними силами. Алина положила нож на столешницу. Звук лёгкого металлического щелчка в наступившей тишине прозвучал как выстрел.
— Опять? Роман, снова? Удивительная пунктуальность у её «приступов». Ровно через неделю после нашей зарплаты. Можно просто часы сверять.
— Алина, перестань, — устало произнёс он. — Она моя мать. Она совсем одна. Кому ей ещё обращаться за помощью, если не мне?
— Звонить и просить — это одно. А устраивать этот дешёвый спектакль с последней крупой — совсем другое, — Алина подошла к столу и села напротив. — Мы откладываем на первый взнос. Мы отказываем себе в отпуске, в обновлении гардероба, во всём. Каждая копейка у нас на счету. А твоя мама одним звонком откатывает нас на месяц назад. Четыре с половиной тысячи гривен в прошлый раз, семь тысяч — за месяц до этого. На «лекарства», которые никто никогда не видел.
— Она пожилой человек! У неё действительно могут быть серьёзные проблемы со здоровьем! — Роман уже начинал злиться, потому что слишком остро ощущал свою неправоту.
— Пожилой — не значит всегда правдивый. Я не верю ни единому её слову, Рома. И ты в глубине души тоже не веришь. Ты просто не хочешь себе в этом признаться, потому что тебе гораздо проще отправить ей деньги и купить себе спокойствие на пару недель. Только ты покупаешь его за счёт нашего совместного будущего.
Он ничего не ответил. Он молча взял в руки телефон, отвернулся от неё, открыл банковское приложение. Его пальцы быстро забегали по экрану. Алина смотрела на его сутулую спину, на то, как он сосредоточенно вбивает сумму, и чувствовала, как внутри неё что-то безвозвратно обрывается. Это была не просто очередная ссора. Это было тихое, будничное, совершённое парой кликов в смартфоне предательство.
На экране Романа вспыхнуло уведомление: «Перевод успешно выполнен». Он положил телефон на стол и, так и не взглянув на жену, поднялся.
— Я сейчас выйду, прогуляюсь.
Он ушёл, оставив её одну на кухне. Воздух не был тяжёлым — он стал разреженным, пустым, как будто из него выкачали не только кислород, но и все невысказанные слова, доверие и близость. Алина осталась сидеть за столом, глядя на забытый им ноутбук с открытой страницей ипотечного калькулятора. Цифры на экране казались насмешкой. Она поняла, что спорить бесполезно. Слова больше не работали. Нужны были факты. Железные, неопровержимые доказательства, которые можно будет швырнуть ему в лицо. И она их обязательно найдёт. Во что бы то ни стало.
Вечер не принёс мира. Он принёс густую, вязкую тишину, которая заполнила собой всю квартиру. Роман вернулся через час, так и не посмотрев на Алину, прошёл в комнату и уткнулся в телевизор. Они ужинали молча. Двигались по квартире как два призрака, случайно оказавшиеся в одном пространстве, старательно избегая смотреть друг на друга. Алина чувствовала, как между ними растёт стеклянная стена — холодная и прозрачная, но абсолютно непробиваемая. Спорить больше не имело смысла. Он сделал свой выбор. И теперь ей нужно было сделать свой.
После ужина, убрав посуду, она села на диван с телефоном. Не для того, чтобы кому-то писать или звонить. Ей просто нужно было занять руки и глаза, утопить неприятные мысли в бесконечной, бессмысленной ленте чужой жизни. Мелькали фотографии с детских утренников, отчёты о покупке новой машины, снимки еды из модных ресторанов. Всё это казалось далёким и нереальным. Она бездумно листала, пока не наткнулась на яркую аватарку Даши, Романовой племянницы. Подпись гласила: «Наконец-то море! Турция, мы тебя ждали!»
Алина механически открыла фотоальбом. Первая фотография: Даша в купальнике на фоне лазурного моря. Вторая: вид с балкона отеля на бассейн. Третья: стол, заставленный тарелками с едой из системы «всё включено». Четвёртая: Даша с подругами, все смеются и держат в руках высокие бокалы с разноцветными коктейлями. Алина уже собиралась пролистнуть дальше, но что-то зацепило её взгляд. На заднем плане, за столиком у самого бассейна, сидела компания женщин постарше. Одна из них, в ярком цветастом сарафане, запрокинула голову и хохотала так заразительно, что, казалось, этот смех можно было услышать даже через фотографию.
Палец Алины замер над экраном. Она медленно, двумя пальцами, увеличила изображение. Качество было великолепным. Лицо женщины приблизилось, стало чётким, до малейшей морщинки у глаз. Сомнений не было никаких. Это была Лариса Павловна. Её «бедная, больная» свекровь. Загорелая. Отдохнувшая. Сжимающая в руке бокал с оранжевым напитком, украшенным долькой апельсина. Она не выглядела больной. Она выглядела абсолютно, ослепительно счастливой.
Холод, острый и чистый, как осколок льда, вонзился Алине под рёбра. Она пролистала дальше. Вот Лариса Павловна позирует в обнимку с Дашей на фоне заката. А вот она, пританцовывая, идёт по пляжу. Ложь была настолько наглой, такой всеобъемлющей, что перехватывало дыхание. Все эти месяцы жалоб, все эти «последние горсти крупы» и «дорогие лекарства» — всё это было оплатой вот этого самого отдыха, этого смеха и этих коктейлей. Оплатой из их кармана. Из их несбывшейся ипотеки.
В этот самый момент в комнате зазвонил телефон Романа. Он вздрогнул, оторвавшись от телевизора. Алина посмотрела на экран его телефона, лежавшего на журнальном столике. На нём светилось одно слово: «Мама».
Роман схватил телефон.
— Алло, мам? Что-то ещё случилось?
В трубке послышались звуки, похожие на сдавленные рыдания. Алина видела, как напряглось и побледнело лицо её мужа.
— Что? Как упала? Мама, успокойся, объясни мне толком!
Алина поднялась с дивана. Она не сводила глаз с мужа, который уже вскочил на ноги и нервно мерил шагами комнату.
— Какая операция? Срочно?.. Господи, да сколько необходимо?! — его голос дрогнул от паники.
Лариса Павловна на том конце провода, очевидно, разыгрывала лучшую партию в своей жизни. Но Алина больше не слышала её жалоб. Она видела перед глазами только её смеющееся, загорелое лицо на фоне турецкого бассейна.
Она подошла к Роману. Он был настолько поглощён разговором, что даже не заметил её присутствия. Она не вырвала телефон. Она просто протянула руку и взяла его из его ослабевшей ладони. Роман ошеломлённо посмотрел на неё, не в силах произнести ни слова. Алина поднесла трубку к своему уху. Рыдания свекрови мгновенно прекратились.
— Лариса Павловна? — голос Алины был спокойным и ровным. До ужаса спокойным. — Не волнуйтесь. Деньги будут. Я сама всё привезу.
Алина не поехала в банк. Она даже не поехала в их обычный супермаркет возле дома. Её машина уверенно миновала яркие вывески знакомых магазинов и свернула на окраину района, к приземистому зданию из серого кирпича с одной-единственной надписью над входом: «Продукты». Это был дискаунтер самого низкого пошиба, место, куда люди приходят не за выбором, а за выживанием. Внутри пахло сырым картоном и дешёвым пластиком. Тусклые люминесцентные лампы гудели под потолком, бросая безжалостный свет на ряды полок.
Она не стала брать тележку. Ей вполне хватило большой плетёной корзины. Алина двигалась по магазину с холодной, хирургической точностью. Её взгляд скользил мимо ярких упаковок, мимо всего, что могло принести хоть какое-то гастрономическое удовольствие. Она искала другое. Она искала суть. Суть той нищеты, о которой так любила рассказывать её свекровь.
Вот они — макароны. Не из твёрдых сортов пшеницы, в красивых пачках с иностранными флагами, а сероватые, ломкие рожки в простом прозрачном пакете с криво наклеенной этикеткой. Она взяла самый большой пакет, килограмма на два. Дальше — крупы. Не отборный рис или гречка, а самая дешёвая перловка, в которой сквозь мутный целлофан проглядывали тёмные соринки. Пакет с крупой глухо стукнулся о пачку макарон в её корзине. И, наконец, в хлебном отделе она нашла то, что искала. Каменные, заветренные сухари, расфасованные в такие же безликие пакеты. Идеальное топливо для выживания. Больше ничего. Ни масла, ни сахара, ни чая. Только основа.
Расплатившись на кассе мятой купюрой и получив сдачу мелкими монетами, она сложила свои покупки в один большой пакет и вышла на улицу. Воздух после спертой атмосферы магазина показался свежим и чистым. Она не чувствовала ни злости, ни удовлетворения. Только холодную, звенящую правоту.
Дверь квартиры Ларисы Павловны ей открыли не сразу. Сначала послышалось шарканье тапочек, потом долгий щелчок замка. Свекровь стояла на пороге, опираясь на дверной косяк. На ней был старый халат, волосы растрёпаны, а на лбу картинно лежала рука. Она изображала страдалицу, только что оторванную от смертного одра.
— Алина… Заходи… Я еле-еле встала, — прошептала она, заглядывая Алине за спину, очевидно, высматривая заветный конверт или сумку с деньгами.
Алина молча шагнула внутрь. Она не разулась. Она прошла прямо в глубь квартиры, в святая святых — на кухню. Лариса Павловна, удивлённая таким грубым нарушением ритуала, заковыляла следом. Её «больная» нога, кажется, беспокоила её гораздо меньше, чем содержимое пакета в руках невестки.
На кухне было чисто и уютно. Гораздо уютнее, чем можно было ожидать от жилища «нищей» пенсионерки. Алина подошла к большому обеденному столу, покрытому свежей клеёнкой с рисунком ромашек. Лариса Павловна остановилась в дверях, её взгляд был прикован к пакету. Ожидание смешивалось с плохо скрываемым нетерпением.
И тогда Алина сделала это. Она не стала ничего вынимать по частям. Она просто перевернула пакет и с резким, сухим шуршанием вывалила всё его содержимое прямо на стол. Серые макароны с дешёвым пластиковым стуком рассыпались по клеёнке, рядом с ними легла пыльная пачка перловки, а поверх всего этого унылого натюрморта с сухим треском упали каменные сухари.
Лариса Павловна застыла. Её рука, только что прижатая ко лбу, безвольно упала вдоль тела. Маска страдалицы мгновенно слетела с её лица, обнажив недоумение, переходящее в яростный гнев. Она смотрела то на рассыпанные продукты, то на непроницаемое лицо Алины.
— Это… что такое? — прошипела она.
Алина скрестила руки на груди. Её голос прозвучал ровно и отчётливо, каждое слово падало на стол, как ещё один сухарь.
— Если вы такая бедная и несчастная, как вы постоянно говорите, то питайтесь сухарями и водой. От нас денег вы больше не получите!
Тишина стала другой. Она перестала быть сочувствующей. Она стала обвиняющей. Лицо Ларисы Павловны побагровело.
— Да ты… Ты что себе позволяешь?! — она сделала шаг к столу, её актёрская хромота исчезла без следа. — Я сыну пожалуюсь! Он тебе устроит!
— Это единственное, чего вы заслужили после того, как годами вытягивали деньги из нашей семьи. Больше вы ничего не получите, — так же спокойно повторила Алина.
Поняв, что спектакль окончательно провален, а невестку не пронять, свекровь запаниковала. Её лицо исказилось.
— Я… Это не то, что ты думаешь! Мне деньги были нужны… на другое! Подруге! Она была при смерти! А на море… на море меня Даша позвала, у неё путёвка «сгорала»! Я не за свои деньги!
Она врала отчаянно и неумело, путаясь в словах, как в паутине. Алина молча смотрела на неё, не удостаивая её ложь даже кивком. И это молчание было страшнее любой ругани. Не выдержав, Лариса Павловна бросилась к телефону, лежавшему на подоконнике. Её пальцы судорожно застучали по кнопкам.
— Сынок, твоя жена… она приехала и… она меня унизила! Вышвырнула на стол какую-то дрянь, как собаке! — голос Ларисы Павловны звенел от праведного гнева, срываясь на высокие, визгливые ноты. Она говорила быстро, захлёбываясь словами, выстраивая картину чудовищной жестокости невестки. — Она меня во всём обвиняет, говорит, что я всё придумываю! Ты слышишь, Роман?! Она издевается над твоей больной матерью!
Алина не двинулась с места. Она достала из кармана джинсов свой телефон. Пальцы двигались по экрану быстро и точно, без малейшего промедления. Найти галерею. Выбрать нужные файлы. Фотография с хохочущей свекровью у бассейна. Фотография в обнимку с племянницей на закате. И вишенка на торте — короткое, десятисекундное видео, которое она успела скачать со страницы Даши, где Лариса Павловна, полная сил и энергии, отплясывала под незамысловатый турецкий хит на пляжной дискотеке. Она выбрала контакт «Муж» и нажала «Отправить». Синяя галочка, подтверждающая доставку, вспыхнула почти мгновенно.
Всё это заняло не больше пятнадцати секунд. Всё это время Лариса Павловна продолжала свою гневную тираду, не замечая ничего вокруг.
— …ты должен приехать и немедленно поставить её на место! Я требую, чтобы она извинилась! Я этого так не оставлю! Ромочка, ты меня слышишь? Алло!
На том конце провода на несколько секунд воцарилось полное молчание. Не то молчание, когда пропадает связь, а то, которое следует за ударом. Глухое, оглушённое молчание. А потом Алина услышала голос мужа. Но это был не Роман. Не тот Роман, который полчаса назад паниковал из-за «операции» и чувствовал себя вечно виноватым. Голос был ровный, металлический, лишённый каких-либо эмоций. Он был чужим.
— Мама. Я видел фотографии.
Всего три слова. Но они подействовали на Ларису Павловну сильнее, чем если бы сын накричал на неё. Она замерла с открытым ртом. Краска гнева схлынула с её лица, оставив после себя нездоровую бледность.
— Какие… какие фотографии? — пролепетала она, её уверенность начала крошиться, как старая штукатурка. — Это всё она! Она тебе что-то подсунула! Это фотошоп! Клевета!
— И видео тоже фотошоп? — голос Романа стал ещё более жёстким и холодным. — Как ты танцуешь на пляже? Наверное, тоже после падения, для срочной реабилитации?
Лариса Павловна открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба. Аргументы кончились. Сценарий был окончательно разрушен. Она попыталась вернуться к проверенной тактике, её голос снова задрожал, но на этот раз от настоящей паники, а не от поддельного страдания.
— Сынок, это не так… Я могу всё объяснить…
— Не надо. Ничего не надо объяснять, — оборвал её Роман. В его голосе не было ни жалости, ни злости. Только опустошение и окончательность. — Ты врала нам. Годами. Ты тянула из нас деньги, пока мы считали каждую копейку. Ты играла на моих самых искренних чувствах. Это был самый последний раз.
— Роман! Не смей так со мной!..
Но в ответ она услышала только короткие, равнодушные гудки. Он повесил трубку.
Лариса Павловна медленно опустила руку с телефоном. Она смотрела на Алину, но взгляд её был пуст. В нём больше не было ни гнева, ни хитрости. Только тупое, животное неверие в произошедшее. Она проиграла. Проиграла всё.
А Алина просто смотрела на неё. Ни слова упрёка. Ни тени торжества на лице. Просто смотрела, как рушится мир этой женщины. Потом она спокойно, без суеты, развернулась. Прошла через коридор к входной двери. Щёлкнул замок. Дверь открылась и закрылась. Ни хлопка, ни резкого движения. Просто и окончательно.
Лариса Павловна осталась одна. Посреди своей чистой, ухоженной кухни. Перед ней на столе, на яркой клеёнке с ромашками, сиротливо лежала горсть серых макарон и сухарей — памятник её собственной лжи. В руке она всё ещё сжимала телефон. Бесполезный кусок пластика, по которому ей больше никогда не ответит её сын. За окном шумел город, продолжалась жизнь, но в этой маленькой квартире она только что закончилась. Наступила абсолютная, бесповоротная тишина.
Это история, которая показывает, насколько разрушительной может быть ложь, когда она касается финансовой безопасности и доверия в семье. Удивительно, как один снимок из отпуска может обрушить карточный домик, который строился годами.
Как вы считаете, поступок Алины был слишком жестоким и унизительным для пожилого человека, или это был единственно возможный способ спасти их брак и их сбережения для ипотеки?
