Ирина получила этот дом совсем случайно, и сама чувствовала себя неловко — достался он ей в наследство от дедушки по материнской линии, который при жизни любил читать лекции о коммунизме и строил курятник по нормам пятьдесят шестого года. Дом был прямым воспоминанием о советской эпохе: печка с прогнившим колосником, половицы, скрипевшие так, будто в них застряли голоса предков, и стены, наполненные запахом времени и забытой моли. Но — свой.
Свой, понимаете? Не родительский, не купленный по ипотеке, не достался от бывшего мужа. А честно полученный после похорон, когда Ирина надела чёрное платье, не расплакалась — лишь тяжело вздохнула — и пообещала себе, что эти облупившиеся стены превратятся в настоящий дом. Без подвыпивших отцов, без измученных матерей, без чужих тапочек у порога.
Она взялась за ремонт с упрямством человека, на которого больше нет опоры. Проводку сменила, словно вырвала из стен чужую боль; побелила штукатурку в цвет, о котором раньше даже не мечтала. Кисточки, ведра, шпатели — всё было в её руках, и даже гипс оставался лишь временными следами на пальцах. Каждый вечер, протирая пыль, она шептала себе: «Это моё святилище, моя территория, моё всё». И не лгала ни самой себе, ни дому.
К тридцати у Ирины было то, о чём многие лишь мечтали: собственное жильё, пусть и без изысканного ремонта, зато с уютной верандой и грядками клубники, посаженной ею же — в день, когда она впервые уволилась с бессмысленной работы в АТБ и устроилась агрономом на сельскохозяйственное предприятие. Зарплата была не аховая — шестьдесят восемь тысяч гривен, но стабильная. Этого хватало, чтобы спокойно жить.
И вот когда дом наконец перестал скрипеть от ветра и сквозящих щелей, когда стены уже не давили запахом дедовой тоски, в её жизнь ворвался он — Антон.
Ах, Антон! Высокий, с руками, крепкими, как у профессионального плотника, и лёгкой улыбкой, покоряющей сразу. Он работал в строительной бригаде, отличал гипсокартон от фанеры, умел всё: от установки окна до конструкции крыши. На встречу у подруги Ирины он пришёл с лёгким табачным привкусом на губах и фразой: «Давай я понесу твои сумки?» — и всё завертелось. Через месяц они вместе ехали за шпаклёвкой (чтобы как следует познакомиться с хозяйством), через три — он аккуратно приносил ей утренний кофе, а через полгода, лёжа на старом диване под открытым небом веранды, спросил: «А может, поженимся?»
Как тут отказать, когда впервые за много лет кто-то назвал её не «грустной», а «необычайно красивой»?
Свадьбу сыграли скромно: в ЗАГСе расписались, за столом в маленьком кафе поели оливье, затянули торт на шесть персон — и всё. Антон въехал в дом со скромным багажом: чемодан с инструментами, пакет для вещей и пара удобных халатов — один из них Ирина даже повесила в шкафу, как знак нового этапа.
Первые месяцы семейной жизни шли тихо и гармонично. Ирина по утрам уезжала на работу, а по вечерам они вместе обсуждали будущее, поглядывая на вечернее небо за окнами. Антон привозил деньги — то три десятка тысяч, то пять, а то и вовсе возвращался с пустыми карманами и «простите, бюджет не тот». Но он говорил искренне: «Главное — мы вместе, а деньги… ну, деньги вторичны». И она верила ему.
А потом в её дом, словно тихий шторм, вошла она — свекровь, Валентина Сергеевна.
Её появление начиналось с добродушного «Ириша, милая», после чего следовала команда «надо бы подмести» и «а где ваша мебель?». Гул её звонков сопровождал любое упоминание о приезде: «Мама приедет на выходные — не мешало бы привести в порядок». Для Ирины «немного» означало генеральную уборку до блеска, вплоть до дезинфекции унитаза и отбеливания кафеля.
— Сынишка же будет заходить, — оправдывалась свекровь, осматривая свежевыкрашенные стены. — А где он спать будет, когда гости придут?
Поначалу Ирина пыталась улыбаться: «Майонеза в салате много, картошку крупно нарезала, диван устаревший, а ковёр, оказывается, не так мягок». Каждый визит заканчивался упрёками и парадоксальным советом «будь хозяйкой»: работай, но не забывай гонять гостей по дому. Антон наблюдал, кивал и извинялся: «Мам, не ругай её, ты же видишь, как она старается».
Ирина терпела, потому что «семья», потому что «мудростью надо обладать», как говорила коллега Таня. Но каждый приезд матери порождал внутри неё тяжесть: будто дом снова оккупирован, а она — гостья в собственной крепости.
К третьей годовщине брака Антон решил устроить сюрприз: «Я всё сам организую. Отдохни, дорогая». Он сам купил продукты, всё собрал и попросил Иру заняться собой. Она уехала на несколько часов: аптека за лекарствами, визит к подруге Кристине с младенцем. Вернулась — и застыла в дверях: кухня стояла в развалинах, Лёдина техника посреди пола, а свекровь, как в тюрьме, сидела на табурете:
— Где ты пропадала?! — с железным спокойствием спросил Антон, фарш крутя в руках.
— В аптеке и у Кристины — платье ей отдавала, — ровно ответила Ирина.
— Два часа меня оставила! Мясо не разморозилось, майонеза не купила, а я тут непойми что варю! Я что, на кухне вырос?
И неизменный шлейф приговора от Валентины Сергеевны:
— Маникюры красивые, а дом держать не умеешь.
Ирина молча вынула мясо, включила разморозку в микроволновке и продолжила готовить ужин — бесшумно и методично, будто дирижирует оркестром. Муж стоял неподвижно, свекровь методично поддакивала каждому «недостатку» хозяйки.
Гости пришли во время и разошлись к ночи, оставив пустые тарелки и тяжёлое эхо вчерашних ссор. Ирина тихо собрала вещи и ушла к соседке — просто выговориться, рассказать, как устала быть идеальной домработницей.
На следующий день Антон попытался загладить вину: «Посуды много, надо убрать». Но сам не тронул ни одной тарелки, с затаённым видом ожидая, когда всё исчезнет само. Ирина вымыла чашки, поставила их на сушилку и, не сказав ни слова, ушла в кабинет к юристу.
— Дом ваш, — выслушала она там чётко. — Полностью ваш. Брак не делает чужое общим.
Вернулась домой, длинно выдохнула и, не теряя ни капли достоинства, сказала мужу прямо:
— Если ты хочешь этот дом продавать, чтобы «купить нам общий», скажи прямо: во сколько бы он тебе ни обошёлся, все его отдам я, а твой вклад… ну, твои «знания» о рынке не считаются.
Антон промолчал, потом пробормотал:
— Я хотел, как лучше.
— Для кого? — сухо переспросила она.
Свекровь больше не приезжала. Она прятала свою обиду в звонках через сына:
«Мама беспокоится, вы же семья, нужно делиться».
«Делиться» — вот её любимое слово. Слово, с которого начинался план «общего» имущества.
Несколькими днями позже в доме прорвало крышу — настоящий потоп на чердаке. Ирина влезла туда сама, в старой куртке и резиновых сапогах, и заделала течь. Когда приехал Антон и предложил помощь, она только кивнула:
— Я всё сделаю.
А вечером, глядя на мокрый потолок, расплакалась: не от усталости, а от того, что больше не верила в «мы».
Осенью, когда последние листья сорвало ветром, Антон вернулся с работы раньше обычного:
— Я хотел сказать… может, попробуем всё заново?
— Заново? — усмехнулась Ирина. — Зачем? Я и так всё построила.
Он замолчал, а она продолжила:
— Когда ты ничего не создаёшь, тебе остаётся лишь требовать от чужих трудов.
С тех пор Антон стал меняться. Первый шаг — сам помыл посуду. Вскоре договорился о подтягивании проводки, купил краску для балкона. Он сам записался на кулинарный мастер-класс, чтобы не путаться в рецептах. И каждую субботу убирал дом так, как раньше убирала она, не спрашивая «почему», а просто уважая её труд.
В один из тех субботних вечеров, когда всё было вычищено и украшено, он принёс чашку чая прямо в кресло, где Ирина отдыхала:
— Попробуй. Я сам заварил.
Она улыбнулась:
— Ну вот. Уже не «ты кто», а «ты — мой человек».
И в этот тихий момент она поняла: любовь — это не «делить имущество», а «разделять ответственность».
А вы когда-нибудь чувствовали, что ваше личное пространство пытаются захватить? Как вы бы поступили на месте Ирины?
