Золотопромышленник Полозов готовился отдать Богу душу. Слёг, вернувшись с прииска. Болезнь развивалась быстро, и Платон Евсеевич боялся не успеть привести в порядок свои дела. Он срочно послал за своим помощником, Ванькой Нестеровым, которому был наставник и почитай что отец. Тот срочно выехал на зов.
Платон Евсеевич рано овдовел: жена его скончалась от родильной горячки вскоре после того, как родила своего второго ребёнка, Анну. Когда дочка чуть подросла, отец понял, что девочка убогая умом.
Старший сын Полозова, пока батька наследство сколачивал, рос сам по себе и в результате стал пьяницей и мотом. В конце концов, умер он от дурной болезни в девятнадцать лет.
Платон Евсеевич думал назначить единственной дочке опекуна, и даже определил его. Им должен был стать преданный ему человек, с которым он был знаком с детства — Антон Вальд.
Однако дурочке очень хотелось замуж, и чтобы непременно за Ваньку Нестерова, который, в отличие от Вальда, был молод и пригож. Перед любящим родителем встал непростой выбор.
Когда Ванька предстал пред светлые очи умирающего, душу его раздирали противоречивые чувства: она рыдала, лишаясь мудрого покровителя, и в то же время трепетала от открывающихся возможностей.
— Батюшка, Платон Евсеич, да как же так, отец родной! — бросился Ванька к постели Полозова.
— Успел, — слабо улыбнулся умирающий, — слушай, Иван. Здесь в ларце две бумаги, — указал он бледным перстом на шкатулку, стоящую на прикроватном столике, — одну подпиши, другую сожги немедля.
— Что? — Ванька взял в руки две одинаковых гербовых бумаги и стал читать. Полозов следил за ним сквозь полузакрытые веки.
Когда Ванька закончил чтение, умирающий закрыл глаза и слабо вопросил:
— Ну что решил, Иван? Какое завещание предашь огню? Судьба.. моей Аннушки… от тебя… от тебя теперь зависит!
— Я, батюшка Платон Евсеич, доверяю только Богу, вам, да себе самому. Так что, готов принять всё ваше дело целиком и приумножить капитал. Я женюсь на вашей дочери и приложу все усилия для того, чтобы сделать Аннушку счастливою!
— Ну, быть посему… но смотри, обещай… целуй икону, клянись пред Богом, Ванька, что не обидишь мою кровиночку, и неукоснительно…— Полозов закашлялся, — соблюдёшь… все пункты… ежели нарушишь… с того света достану… — Полозов откинулся на подушки и затих. Иван сам закрыл ему глаза.
Выдержав положенный траур, он женился на дурочке. Аня, к его удивлению, оказалась отзывчива на ласку и (цензура). Даром, что дурочка! Не смотря на скудный ум, она была хороша собой: стройный стан, милое личико. Иван был совершенно доволен. Правда, как-то вернувшись домой после двухнедельного отсутствия, он, распахнув двери её будуара, обнаружил, что… (цензура).
Схватив лакея за ухо, Нестеров оттащил его от Анны, и велев денщику его высечь, вернулся к жене.
— Здравствуй, Ваня! Наконец-то ты пришёл! Я скучала! — сказала жена, искренне радуясь его появлению, — за что ты обидел мальчика? Он делал мне хорошо! — она, хлопала ресницами и действительно не понимала, за что сейчас секут лакея.
— Сейчас объясню, — сбрасывая с себя одежду, сказал он.
После любовных утех он терпеливо объяснял ей, что никто, кроме него не может трогать её, «делать ей хорошо», целовать или гладить. Это является оскорблением его достоинства, как мужа.
— Поняла? — спросил.
— Нет.
— Просто прошу, не делай так больше!
Анна соглашалась. С этого дня всем слугам и лакеям были даны распоряжения не выполнять прихоти и приказы хозяйки интимного свойства.
Так и жил Иван, много времени проводя в разъездах, а когда не работал, ездил на охоту, которую очень любил. Время шло. Нестеров заматерел, отпустил окладистую бороду, стал соответствовать своим капиталам. Глядя на него каждый понимал, что перед ним ни кто нибудь, а сам Иван Парамонович, человек сурьёзный.
Супруга его также раздобрела от «сладенького» которое она потребляла в больших количествах, сладости мал помалу вытеснили из её жизни другие удовольствия. Иван продолжал о ней заботиться, как и обещал её отцу, которому был обязан всем.
Как-то Нестерову пришло приглашение явиться ко двору с супругой. После деловой части должен был состояться бал. Иван посмотрел на свою Аню. Он научил её раскладывать пасьянс и теперь она всё свободное время перекладывала карты. Иван Парамонович решил, что ничего не скажет ей и поедет один. Чтобы никто не посмел сказать, что жена его дурочка. Хотя фигурой он был заметной и при дворе давно все знали о недуге Анны.
В столице Ивана приняли радушно. Хозяйка, супруга высокого князя, устраивавшего приём, собрав возле себя жён высокопоставленных чиновников, жалела Ивана Парамоновича — мол, такой видный мужчина, а жена у него — дурочка. Дамы вздыхали, обмахивались веерами и бросали томные взгляды в его сторону. Нестеров, не привыкший к такому вниманию, густо краснел.
А когда дочь графа Милова пригласила его на мазурку, он вовсе смешался, потому что ни разу в жизни не танцевал. Он хотел уйти, но его задержали, и отпустили только после того, как он пообещал быть назавтра к обеду у губернатора.
Там он снова встретил юную графиню, но она едва кивнула ему, что привело его в замешательство. Он слышал, что такое любовь, но до сей поры не знал, что такое страсть. Одно он знал наверняка: что влюбился без памяти в Марию Милову.
На следующий день, он выехал с обозом домой, к жене. Завещание тестя давило на него каменной плитой: первым пунктом там было прописано не обижать Анну, и не оставлять без внимания более, чем на месяц. Иван возвращался домой с тяжёлым сердцем.
А юная графиня получила в подарок от неизвестного поклонника белую кобылу редких кровей. Гладя её серебряную гриву, юная чаровница улыбалась, понимая, кто тот щедрый даритель, преподнёсший ей королевский подарок.
— Мария, ваша матушка за вами послали! — вывел её из мира грёз звонкий голосок. Это была дочка кухарки Груня.
— Передай матушке, что иду. Только вот, подарок определю куда поставить, и тотчас явлюсь, так и передай, — улыбнулась графиня.
Графский род Миловых переживал не лучшие времена. Лошади у них были, но их ставили в конюшню к брату матушки, Михаилу Владимировичу, благо его дом был по соседству и располагал пристройкой для лошадей.
Графиня Изабелла Владимировна сидела у зеркала. Служанка расчёсывала её длинные русалочьи волосы. Увидев дочь, Изабелла отпустила служанку и протянула руки дочери.
— Дитя моё, подойди! — сказала она. Мария подошла и обняла матушку.
— Ну, рассказывай, моя прелестница, как тебе удалось очаровать самого богатого медведя империи? — улыбнулась Изабелла, — получила ли ты с подарком что-нибудь? Письмо или хотя бы записку?
— Нет, увы. Ничего. Потому я уверена, что подарок от него. Другие то волокиты — Журбинский, Иванченко — непременно сопроводили бы подарок письмом и раззвонили бы повсюду. А потом для таких подарков они слишком бедны.
— Но, ведь Иван Парамоныч женат! — графиня дала в руки дочери гребень, и та стала расчесывать матушке волосы вместо служанки.
— Да, и меня это печалит безмерно, — вздохнула Маша. Настроение её сразу испортилось.
— Я слышала, — продолжала графиня, — что Иван Парамонович холит и лелеет свою дурочку. А ещё, что он связан клятвенными обязательствами, данными её отцу. Нарушив их, он будет проклят!
При этих словах свечи в канделябрах задрожали, словно подтверждая сказанное.
— Что же мне делать, матушка? Я не хочу быть невестой Журбинского или, тем более, Иванченко! Особенно теперь!
— Что значит, «особенно теперь» ? — мать навострила уши.
— Я влюблена, маменька. И теперь меня никто не устроит, если только он не будет лучше Ивана Парамоновича. Он такой большой и сильный! Вы видели, какие красивые у него руки?
— Глупая ты, Маша. Не спеши занять место дурочки. Приглядись лучше к князю Кушинскому. Он имеет на тебя виды!
— Фи, он старый, и у него воняет изо рта! — девушка состроила брезгливую гримасу.
— Зато у него положение и влияние на Государя! — парировала мать, — ты станешь влиятельной дамой, фрейлиной императрицы! И тогда никакое проклятие тебя не возьмёт!
На Красную горку, под венчальный звон, из церкви на Селивановой горке вышла свадебная процессия. Впереди шли жених и невеста: он, седовласый сухопарый старик в расшитом золотыми галунами камзоле и и стройная дева, дрожащая как лист на ветру, с лицом, едва ли не белее свадебного наряда.
По обе стороны от ковровой дорожки, которая вела к ожидавшей новобрачных карете, стояли многочисленные гости. Жениха и невесту по обычаю осыпАли лепестками роз и зерном.
Вдруг невеста подвернула ногу, и упала бы, если бы её не подхватил один из гостей, в скромном, но дорогом сюртуке и модной шляпе. Он поднял невесту на руки и замер, не в силах оторвать влюблённого взгляда от её лица. Невеста же, обхватила незнакомца за шею. Её бледное лицо порозовело и она никоим образом не пыталась освободиться от объятий чужака.
Это, конечно, не понравилось сановному жениху. Он взмахнул тростью, и тут же трое здоровенных парней вырвали невесту из рук наглого незнакомца, которым был никто иной, как Иван Нестеров.
Напоследок, один из холопов замахнулся на него хлыстом, намереваясь ударить, но Иван Парамонович перехватил хлыст и выдернув его из холопских рук, бросил на землю и сломал деревянную ручку каблуком.
Это событие не осталось незамеченным, и знать с наслаждением строила предположения, как поведет себя Кушинский. Дело в том, что князь снискал себе славу человека, который никогда не забывал обид и почти всегда добивался сатисфакции, уничтожая если не самого обидчика, то его репутацию.
Свадебный бал был в самом разгаре, когда гости хватились невесты. Покои, которые князь отвёл для Марии в своём роскошном доме, были заперты, окна зашторены.
Когда замок сломали, обнаружили Марию Михайловну на кровати, без чувств. Рядом с кроватью, на ковре, лежал кубок, на дне которого обнаружили белые кристаллы. Графиня мать сразу догадалась, что дочь взяла её сонный порошок и выпила в большом количестве. Изабелла хлестала дочь по щекам, но та не просыпалась.
Прибыл лекарь и тут же распорядился промыть Марии желудок. Князь этого дожидаться не стал, пожал плечами и приказав челяди молчать, пошёл к гостям, праздновать дальше. Мать осталась с дочерью. Графиня была сильно напугана, и вспомнив о Боге, молилась, чтобы тот не дал Маше стать самоубийцею.
Как не старался князь сохранить сию выходку молодой жены в тайне, весь двор только и говорил об этом. Князь счёл себя оскорблённым, он дённо и нощно думал, как отомстить. И как консумировать брак, если жена к себе не подпускает!
Мария приходила в себя после отравления. Она похудела и подурнела за последние дни. Постоянно при ней находились слуги князя, и дважды в день докладывали ему её состоянии. Матушка также была при ней.
— Доченька, ну зачем себя так изводить? — шептала она, взяв руку дочери в свои, — ты так напугала всех нас!
— Простите, матушка, я не хотела вас пугать, — ответила Мария, — но я не хочу, не могу! Прошу вас, поговорите с князем, пусть отпустит меня. Я готова куда угодно, хоть в монастырь!
— Тс! Ты что мелешь, глупая, опомнись! — графиня испуганно оглянулась на слуг, находившихся в этой комнате для того, чтобы каждое сказанное слово стало известно князю.
— Я не вижу в этом ничего постыдного, — опустила ресницы Маша, — если я не могу быть с любимым, я буду молиться за него!
Мать в ужасе смотрела на бледное лицо дочери.
— Ты что говоришь, доченька? А о нас ты подумала?! Кем ты выставишь нас, твою семью? У тебя могущественный муж, и лучшее, что ты можешь сделать и для себя и для être aimé — это покориться. Противодействием ты только навлечёшь на тех, кого любишь, погибель и разорение! — прошептала Изабелла.
— Но вы, матушка, обещали мне совсем другое, а я-то вам поверила… так что это я всамделишная дурочка, а не Его жена! — слёзы брызнули у неё из глаз.
— Да, говорила! И не отказываюсь,— гладя руку дочери, нашёптывала Изабелла, — веди себя умно, Машенька. Зачем ты обижаешь своего законного мужа? Моли его о прощении, задобри его, пусть старый фавн пресытится и потеряет бдительность. А там ты будешь сама себе хозяйка!
— Прямо как вы, маменька? — намекнула Мария на внебрачные связи Изабеллы, и мать тотчас отвесила ей звонкую пощёчину. Но отвесив, тут же стала целовать ручку и просить прощения.
После матери пришёл священник, исповедовал рабу Божью Марию и причастил. После его ухода, Маша долго плакала. Она не получила благословения на уход в монастырь, а получила наставление, которое уже слышала от матушки: покориться своей судьбе и благодарить Бога за всё.
Князь совсем не навещал Марию, будучи глубоко оскорблённым её брезгливостью по отношению к семейным обязанностям. Думая о свадьбе, он мечтал получить от молодой жены наследника, а получил насмешки, они мерещились ему на каждом шагу. Ему казалось, что все смеются над ним.
Дождавшись, когда жене стало лучше, он приставил к ней свою тётку, графиню Зарецкую, которая мастерски стала подпаивать Машу каждый вечер, якобы для здорового сна. Однажды старая бестия поднесла Маше вино. Выпив его, Мария повалилась на кровать и не могла двинуть ни рукой, ни ногой.
В этот момент в спальне появился князь. Он щёлкнул пальцами и все слуги вышли, бесшумно закрыв за собою двери. Кушинский разорвал на жене рубашку, и провел тыльной стороной ладони по её юному, упругому телу. Потом припал к девственной груди. Она лежала, как кукла, не в силах пошевелиться, а князь упивался своей властью. Вообще он не был последователем маркиза де Сада, но сейчас ему хотелось сделать жене больно, чтобы хоть как-то компенсировать своё унижение.
Он кусал и щипал, бил наотмашь и обзывал её самыми грязными ругательствами. Наконец взял её грубо, как вражеский солдат, озверевший от крови, насилующий а потом забивающий штыком. До штыка дело не дошло.
Вдоволь поиздевавшись, князь поправил одежду, придирчиво оглядел себя в зеркале и вышел, насвистывая мотивчик новой пьесы, в которой главную роль играла, не без его протекции, блистательная мадемуазель Кокур.
Брак был консумирован и князь сразу же потерял к своей супруге всякий интерес. Хочет в монастырь? Будет ей монастырь. Хотела выставить князя Кушинского дураком? Какова дурочка!
***
Тем временем Иван Парамонович старался развлечь себя, целыми днями пропадая на охоте. Зверей уже не бил, просто ходил по лесу с ружьём.
Иван гнал от себя мысли о Марии, потому что был бессилен что либо предпринять. До него доходили слухи, что княгиня несчастна, что её престарелый муж прекрасно осведомлён о её неприязни к нему, которую та была не в силах скрыть.
Сентябрьским утром, Марию посадили в карету и она с десятком слуг отправилась в дальнюю вотчину князя, в его имение под Тулой. Там неподалёку находился монастырь.
Нестеров узнав об этом, тотчас помчался туда, забыв обо всём на свете. Ехал с одною мыслию: только бы увидеть свою голубку, Марию Михайловну! Только бы успеть!
На восемнадцатый день Нестеров, с верным человеком добрался до в Тулы, откуда до имения князя намеревался отправится один, пешком. С ним был преданный ему помощник, Александр Долгой.
Иван купил в лавке простую одежду, картуз, грубый фартук и ящик, который перекинул через плечо.
— Вылитый точильщик, ремесленная душа! — восхитился Долгой. Только руки у вас, извиняюсь, слишком чистые. И осанка выдаёт!
Нестеров опустил плечи, вымазал руки землёй, потом стряхнул, вытер о фартук.
— Ну как?
— Вот, тепереча один в один — Ванька-точильщик. Али даже сапожник! Когда идём, Иван Парамоныч?
— Ты, Саша, оставайся ждать меня здесь. Коли не вернусь, возьмёшь мои бумаги в городском доме, в тайнике у камина. Я показывал. Там есть конверт для Вальда, и для Семёна Петровича, управляющего ближним прииском. У Самсона Давидовича моё завещание. Ну, и за Аней пригляди. Одна она, бедняжка. Ясно?
— Как это не вернётесь? Если там опасно, я с вами! Почто обижаете, Иван Парамоныч? Я просто мечтаю размять кулаки, засиделся.
— Нет, не могу. Я надеюсь, что вернусь не один. Со мной будет… ну, в общем, приготовь трёх лошадей. Поедем через Казань. Всё.
Нестеров оставил помощника и пошёл в направлении имения князя. Попутной телегой он добрался до села Спасово, а оттуда по пролеску добрёл до усадьбы. Осторожно пробирался Иван Парамонович, стараясь избегать открытых участков. Но скоро его почуяли собаки, которые охраняли господский дом, и во двор выскочили мужики с факелами и дрынами. Они не спешили отгонять собак, но те отчего-то не особо усердствовали.
— Кто таков? — спросил Ивана всклокоченный мужик, тыча ему огнём в лицо.
— Заплутал я, — отозвался золотопромышленник, — шёл в Спасово, там одна вдовица живёт, я ей крышу подрядился править!
— Сам-то откудова? Что ж в Спасово своих мастеров нема? — не унимался всклокоченный.
Иван Парамонович не знал, что сказать, и мужики смотрели на него настороженно.
— Дозвольте мне остаться, боюсь потемну не пустит меня заказчица, — подмигнул он, открыл свой ящик и достал штоф водки, — Свечеряем, братцы?
— Ну, это другое дело, — сразу сменили гнев на милость мужики, — только у нас так: ты сперва скажи, кто ты таков, как звать тебя?
— Я Ванька, Парамонов сын, — сказал он, достаточно громко, и засмеялся.
— Тихо ты! Хозяйку разбудишь! — погрозил ему кулаком всклокоченный, но было поздно.
— Эй, Микита, кто там? — послышался голос, от которого у Ивана закружилось всё вокруг.
— Да тут один, приблудился! Ночлега просит! — отозвался Микита, — Ванька, Парамонов сын, в Спасово ему надобно.
Было слышно, как открылось ближнее окно. Хозяйка молчала.
— Прогнать, что ли? — снова взялся за дрын всклокоченный.
— Не по-христиански это! — наконец молвила хозяйка, — ты его в старой бане размести, подальше от дома. И накорми, слышишь?!
— Будет сделано! — крикнул всклокоченный, и отбросив дрын, оборотился к Ивану, — молись за Марью Михалну, благодетельницу!
По приказанию княжны, Ивана разместили в старой бане, в крепком пятистеночке, находящимся в некотором отдалении от других построек. Оставив гостю кусок хлеба, пару варёных яиц и чарку квасу, мужики ушли, предупредив, что ночью тут, бывает, шастают дикие звери.
— Мы же и тебя поначалу за медведя приняли, — хохотнул рябой мужичонка, — ты уж закройся, дядя, на засов, чтоб живым-то проснуться!
Конечно, ни на какой засов Иван закрываться не стал. Ждал, считая удары своего сердца.
Он почуял её приближение, ещё до того, как скрипнул деревянный порожек. Наконец, дверь открылась и он увидел Марию, в простом сарафане и платке. Он встал ей на встречу. Так они стояли и смотрели друг на друга.
— Голубушка, Мария Михайловна! — наконец, сказал он хриплым от волнения голосом, — боялся не застать вас!
— Иван Парамонович, — сказала она, опустив глаза, — вы здесь! Неужто ради меня?
— Вот, приехал чтобы повидать вас, Мария… Михайловна… и…
Она коснулась кончиками пальцев его губ, и он перецеловал каждый пальчик.
— Уедем, уедем сейчас, — шептал он, словно в бреду, — я спрячу вас, Маша, я никому не позволю вас обидеть!
— Но вы женаты, Иван… Парамонович, в каком качестве вы предлагаете мне своё покровительство? — горько усмехнулась она.
— Видит Бог, я об этом размышлял с той минуты, как увидел вас! Это правда, я связан обязательствами и проклинаю тот день, когда взял их на себя. Моя жена — малолетняя девочка, заключенная в теле взрослой женщины, я обещал её отцу не бросать её. Если бы я только мог знать…
— Молчите…
Луна смотрела в маленькое оконце и свет её, преломляясь, серебрил странную фигуру — влюбленные слились в поцелуе и стали одним целым.
Пока не закричал первый петух, они сидели обнявшись, и молчали.
— Мне надобно идти, не то хватятся, — грустно сказала она вставая.
— Маша, умоляю! — Нестеров рухнул перед ней на колени, — едем со мной, я увезу тебя, хочешь в Екатеринбург, али в Пермь — будешь жить, как царица!
— Нет, — сказала она, — в содержанки я не пойду. Отсюда мне одна дорога — в монастырь! Жду вот, благословения.
— Мария, прошу, подумай. Если боишься дурной молвы, я не стану докучать тебе. Мне будет достаточно знать, что ты в безопасности… что ты рядом!
— Князь очень щепетилен в вопросах чести, обидчив и злопамятен. Он не успокоится, пока не уничтожит нас, — Мария накинула платок, и обернувшись, грустно посмотрела на Ивана:
— Прощай, Иван Парамонович! Бог даст, свидимся. Я буду молиться за тебя!
— Маша, постой! — крикнул он, но дверь уже хлопнула и послышался лай собак.
Утром к нему зашёл рябой, и вывел его на Спасово, как хозяйка велела. И передал от неё на память образок.
— Вот, добрая душа, Мария Михайловна, жалует тебе, — сказал рябой на прощанье,— Ступай с богом!
Иван Парамонович надел образок и пошёл в Тулу, где дожидался его Сашка Долгой, а оттуда они поехали домой. Сашка его ни о чём не расспрашивал, в таком мрачном настроении он видел Нестерова впервые.
Через две недели, когда подъезжали к дому, заметили солдат.
— Чегой-то? — удивился Сашка.
— Да пёс их знает, может беглых ищут? — предположил Иван Парамонович. Навстречу им вышел улыбающийся фельдфебель, и дождавшись, когда Нестеров с Долгим спешатся, сообщил, что Иван Парамонович арестован.
— Вот, ознакомьтесь, — протянул он бумагу с печатью, — вас, Иван Парамонович, приказано арестовать и препроводить для дознания. Карета ждёт!
— Что случилось? Что? — страшное предчувствие сжало его сердце.
— Вас подозревают в убийстве вашей жены, — ответил фельдфебель, следуйте за мной!
— Где она? — глухим голосом спросил Нестеров.
— Мы надеемся, что вы скажете нам, — услышал он знакомый голос. Это был статский советник Шульц из Екатеринбурга. Он разделял страсть Нестерова к охоте, и на этой почве они дружили с давних пор.
— Виктор Генрихович, ради бога! Где Анна? — умоляюще спросил Нестеров.
— Иван Парамонович, — Шульц высморкался в идеально белый платок с монограммой, — для вас дело плохо. С женой уехали вместе, а вернулись вы один. На болоте нашли её шляпку, ленты на кустарнике. Я удивлён, сударь, признаться, не ожидал.
Нестеров набрал в лёгкие воздуха и медленно выдохнул. Ему хотелось кричать и плакать, было жаль бедную дурочку, но он понимал, что обстоятельства против него, и говорить что-либо сейчас в своё оправдание — бессмысленно.
— Скажите мне, господин советник, кто за вами послал? Ну, кто заявил об исчезновении Анны Платоновны?
— Я не могу вам это сказать, Иван Парамонович.
— Вальд? Он, старый лис! Вижу по твоему лицу! Аню ведь не нашли?
— Не волнуйтесь, найдём, — махнул рукой чиновник, — найдём.
— Тогда я хочу возглавить поиски! Я знаю, где искать! — уверенно заявил Иван Парамонович.
— Согласен, — кивнул Шульц, — выступаем с рассветом.
— Нельзя с рассветом, Витя, — прошептал в немецкое ухо Нестеров, — каждая минута на счету!
На втором этаже Полозовского особняка дрогнула портьера.
— Не понимаю, чего Шульц тянет? Уж и карета тюремная готова! — раздражённо прошептал угрюмый человек, аккуратно наблюдая в щёлочку между тяжёлых занавесей, как советник беседует с Нестеровым, и не торопится взять его под стражу.
Угрюмому человеку было около шестидесяти: волосы его, седые и длинные, в области макушки покинули голову. У него был выдающийся нос и водянистый взгляд. Звали его Антон Германович Вальд. Когда-то именно он был правой рукой золотопромышленника Полозова, искренне любил и его самого и его семейство. Он считал себя равноправным компаньоном Платона Евсеевича, так как разработку приисков они начинали вместе.
— Я послал своего казачка, вернётся, доложит, что там за политес, — ответил ему его гость, — главное, чтобы ни Нестеров, ни Шульц не увидели меня здесь раньше времени. Я должен приехать через три-четыре дня, иначе возникнут подозрения!
— Ванька будет арестован, так что никак не сможет обнаружить вашего присутствия, дражайший Пал Сергеич, будьте покойны, — заверил столичного гостя Вальд.
У гостя дёрнулась бритая щека. Он взял из вазы с фруктами яблоко, достал перочинный ножик и стал очищать плод от кожуры. Казалось, он всецело поглощен этим занятием, но на самом деле в его голове шла напряжённая работа.
— Из-за вас, Антон Германович, точнее из-за вашей сентиментальности, вы можете проиграть.
— Вы хотели сказать «мы» ? — поднял седые брови Вальд.
— Нет, именно «вы», Антон Германович. Я говорил вам, что нельзя было оставлять идиотку в живых. Тогда бы успех был гарантирован.
— Как можно? — возмутился Вальд, — я на распятии клялся, обещал Платону Евсеевичу беречь его дочь пуще глаза!
— Напомните мне, любезный Антон Германович, завещание, в котором всё это было прописано, где? — Павел Сергеич отрезал кусочек яблока и отправил в рот.
— Его сжёг Ванька Нестеров! Не захотел половины, решил захапать всё! — сцепив руки, гневно прошептал Вальд, — Платон Евсеевич так решил, будучи уверенным, что Ванька выберет то, первое завещание. Но Анна Платоновна…
— Так что же вам сожалеть о ней? Это же она уговорила отца её за Ваньку выдать! А вы распустили сопли: «жалко», «с того света достанет!» А ну, как её сейчас найдут, и что тогда? Нет, Антон Германович, в таком случае я умываю руки.
— Не найдут. Они же по болотам рыщут, где уж там.
Тут вернулся казачок, и что-то шепнул на ухо Павлу Сергеевичу. Тот едва не подавился своим яблоком, выпучил глаза, рукой закрутил, подскочил к окну.
Всё что они увидели, это опустевшее подворье и оседающую на взрытую дорогу пыль.
— Я говорил вам! — вскричал прокурор, — предупреждал! Я тотчас же еду назад, чтобы доложить обо всём князю!
— Подождите, не губите! — бросился к нему Вальд, — я сделаю то, что вы просите! Сделаю!
— Поздно, сударь! Свежий труп вас не спасёт! — отцепляя пальцы Вальда от своего рукава, прошипел Павел Сергеевич.
— Батюшка, Пал Сергеич, Христом Богом! — заплакал Антон Германович, спасите! Ничего не пожалею!
— Перестаньте, дайте подумать, — Пал Сергеевич забарабанил пальцами по столу, — пожалуй, есть одно средство.
— Век не забуду! — бухнулся ему в ноги Вальд.
— Во-первых, если Анну Платоновну найдут живой, нужно повернуть дело так, что именно Нестеров спрятал её.
— Но ведь она, дурочка, скажет всё, как есть! — закрутил головой Вальд.
— А кто ей, дурочке, поверит? Мало ли что придёт на ум убогому человеку! Её и слушать не будут. Вам нужно найти свидетеля, который покажет, что именно Нестеров похитил жену!
— Есть такой свидетель, есть! — радостно потёр руки Антон Германович.
— Идиотку надо перепрятать, свести в такое место, где её найдут через-день-два. На болота или в лес. Может, там и околеет, так для дела лучше.
— Ай-яй-яй, ай-яй-яй, — кряхтел Вальд, стараясь не смотреть на портрет Полозова, висящий на стене кабинета.
— Прекратите кудахтать, слушайте меня! — стукнул по столу Павел Сергеевич, — сейчас же надо послать за Шульцем и Нестеровым проверенных людей, узнать, куда едут, не предупредил ли кто Нестерова о том, что вы тут ему уготовили.
— Немедленно распоряжусь, — поклонился Вальд и поспешил отдать соотвествующие распоряжения. О том, что кто-то мог предупредить Ивана Парамоновича, он не беспокоился. Если бы это случилось, вряд-ли бы тот добровольно пошёл в расставленные сети.
***
Группа солдат во главе с Шульцем и Нестеровым выехали на развилку. Нестеров уверенно направил коня налево от болот.
— Как, сударь, разве нам не направо? — удивился Шульц, — шляпку-то нашли там!
— Именно потому, что вы нашли её вещи там, я думаю, что кому-то выгодно, чтобы мы искали Анну на болотах! — Нестеров стегнул коня и поскакал вперёд, к заброшенному руднику. Шульц и солдаты были вынуждены следовать за ним.
За рудником открывался чудесный вид на старицу реки. Землянки и избушки, в которых когда-то жили старатели, были заброшены. Люди шли за золотом, и если запас его иссякал, они бросали жильё и шли в другое место. А здесь даже река ушла.
— Нужно обыскать всё. Я думаю, что похитители держат Анну здесь, больше негде. Здесь есть крыша над головой, и давно никто не ходит. И Вальд это место отлично знает. Эх, не подумал я взять собак!
Вскоре один из солдат крикнул, призывая остальных. Подошедшие люди увидели тлеющие угли костра, наскоро забросанного землёй, а так же котелок с кашей, грязную ложку и свежие следы пребывания человека в ближайшей к костру землянке.
— Ушли! Увели! — крикнул с досадой Нестеров, — Шульц, ну ты же видишь, что её держали здесь!
— Да, но я не вижу Анну, — приподнял тот брови, — а те следы мог оставить кто угодно, не обязательно она!
— Анна! — громко крикнул Иван Парамонович, — Аннушка, отзовись! — Это я, Ваня!
Ему показалось, что он услышал отдалённо сдавленный крик.
— Анна! — снова крикнул он, — но звук не повторился. — Быстрее, прочешем лес! Главное, чтобы была жива! — крикнул он солдатам.
Тем временем стали сгущаться сумерки. Солдаты обшарили каждый куст, но никого не нашли.
— Надобно возвращаться, — сказал Шульц, — люди устали, мы продолжим поиски завтра, без вас.
— Нет, мы должны искать, пока не найдём! — возразил Нестеров, — ночи холодные, здесь водятся дикие звери — ей не выжить.
— Иван Парамонович, вас мне предписано отвезти в острог. Там вы будете находиться до высочайшего распоряжения.
— Я понимаю, это ведь всё Вальд устроил, так? Лютеранская душа! Я думал, что он давно перестал злиться за то, что я выбрал не то завещание, которое хотелось бы видеть ему.
— Я скажу тебе по старой дружбе, Ваня, что мне кажется, что старика надоумили. Заставили почувствовать себя обманутым. Потому что он, то рассказывал о тебе с теплотой, а потом вдруг выдвинул обвинение, что Анну Платоновну ты решил устранить, чтобы жениться на другой женщине. Это правда?
Нестеров помолчал, прежде чем ответить.
— Правда в том, что я люблю другую женщину. Но устранить Анну я не хотел. Если бы хотел, сделал бы это тихо и изящно. Знаешь, друг, у меня такое чувство, что здесь как раз кто-то хочет устранить меня. Нам нужно быстрее найти мою жену!
— У меня приказ, Ваня. Прости. Если что кому хочешь передать, я к твоим услугам, — сказал Шульц, отведя взгляд.
— Да, будет у меня к тебе одна просьба: я напишу весточку, ты её помощнику моему, Сашке Долгому отдай, он знает, что с ней делать, — сказал Иван Парамонович.
— Предупреждаю: в интересах следствия вынужден буду прочесть, то что ты напишешь, — сказал Шульц.
Нестеров закрыл глаза в знак согласия. Он не спал почти двое суток и его клонило в сон. Таким его и доставили в острог.
На следующий день, утром, девки из села Подгорное, отправились на болота за мороженой клюквой и обнаружили там лешака. Прибежали в село в ужасе, позвали мужиков. Те вооружившись дрынами и кольями, пришли на поляну, куда указали девки.
«Лешаком» оказалась женщина, замёрзшая и грязная, со сбитыми ногами и исцарапанными руками и лицом. Чудо, что она не утонула в болоте. Привели её в деревню, стали расспрашивать: кто мол, откуда, — молчит. Люди приняли её за немую сначала, предложили еды. Несчастная сильно проголодалась и ела прямо из чугунка, как животное. И порешили люди, что это Христа ради юродивая. Проводили в церковь, где настоятель сразу признал в ней жену золотопромышленника Нестерова, Анну Платоновну.
***
Мадемуазель Кокур, урождённая Надежда Михнева, была весьма посредственной актрисой, и в жизни играла лучше, нежели в театре. Зато её поклонник, князь Кушинский, был от неё без ума. Несмотря на свою прижимистость, он арендовал ей апартаменты рядом со своим домом, давал распоряжаться своими лошадьми и делал дорогие подарки.
Как-то раз, положив голову ей на колени, князь признался, что мечтает о наследнике. Наденька, перебирая ему волосы, спросила, что, если она родит ему сына? Князь ничего не ответил. Он понимал, что не сможет представить обществу байстрюка, рождённого актрисой, даже такой известной, как мадемуазель Кокур.
Мадемуазель Кокур медленно, но верно шла к своей цели. И вот в один прекрасный день, она сделала так, что Кушинский захотел, чтобы она стала его женой как можно скорее. Она объявила, что князь станет отцом. Обалдев от долгожданного счастья, Кушинский не устоял и обратился к Государыне, благоволившей ему, чтобы посодействовала с разводом. Нужно было спешить, чтобы успеть обвенчаться с Михневой до родов. Тогда ребёночек родится в браке, избежав клейма незаконнорожденного.
Марию известили о том, что она больше не княгиня, когда князь уже готовился к новой свадьбе. Её лишили титула и денег, которые худо-бедно выплачивал ей князь. А ещё ей надлежало вернуться в отчий дом, так как оставаться в имении князя теперь ей было незачем. Слуги плакали, прощаясь с доброй госпожой.
Мария оставила имение, и погостив немного в Туле у двоюродной тётки, вернулась в отчий дом. Примерно в это же время в усадьбу князя приехал Сашка Долгой, чтобы передать княгине весточку от Ивана Парамоновича. Он постучался в ворота. Дверь ему открыл Микитка.
— Хозяйка ваша, Мария Михайловна, дома ли? — спросил Сашка, спешиваясь, — письмо велено передать прямо в ручки!
— Нет у нас больше хозяйки, — отвечал Микита.
— Как это нету? — охнул Сашка, прислонившись к забору, — нешто померла?
— Нет, слава Богу, жива здорова. Токмо она больше не княгиня. Князь дал ей развод и Марь Михална уехала.
— Куда уехала? — спросил Сашка.
— Мож к мамке, али ишо куда. Нам забыла доложить!
— А, ну будь здоров, — обрадовался Долгой, и поспешил повернуть коня назад, чтобы как можно раньше сообщить хорошую новость арестованному золотопромышленнику, ждавшему суда.
Ловкий Павел Сергеевич, нанятый князем, честно отработал свой гонорар, и получил солидную прибавку от Вальда. Он построил своё обвинение на свидетельских показаниях людей, которые утверждали, что Иван Парамонович тяготился женой, не брал её в длительные поездки, и мечтал о другой женщине.
Один вольный старатель видел, как Нестеров привёл жену на болото и оставил там. И она непременно бы погибла, если бы старатель не вывел несчастную, обречённую на гибель женщину и не поселил в заброшенной деревне, где жил сам.
— Как же так получилось, что Анну Платоновну нашли снова на болоте? — строго спросил судья в белом парике.
— А кто его знает, сбежала!
— А что скажет нам по этому поводу сама Анна Платоновна? — поинтересовался судья.
— Протестую! — воскликнул прокурор, — Анна Платоновна больна. Она не может свидетельствовать в суде!
Суд признал Нестерова виновным в покушении на убийство жены. Приговор был суровым: высылка в Сибирь на шесть лет с лишением имущества в пользу жены. Так как Анна Платоновна не могла последовать за мужем, суд, руководствуясь Уставом Духовных Консисторий вынужден был развести супругов, назначив убогой опекуна. Им вызвался стать Антон Германович Вальд.
— Ну что же, справедливость в отношении вас восторжествовала! — тряхнул белыми кудрями парика прокурор.
Нестеров обвенчался с Марией весной. Она приехала к нему повидаться да так и осталась. Там же, через год родился их первенец.
Государыня императрица, страсть как любила слушать любовные истории от фрейлин. Дошла до неё и история Нестерова и Миловой, и так тронула, что государыня велела доставить к себе дурочку Анну Платоновну, чтобы самолично расспросить её об обстоятельствах дела. Перечить не посмели и отправили за Анной Платоновной карету в Екатеринбург, где она якобы жила в батюшкином особняке. Но нашли не там, а в ветхой пристройке для прислуги.
Когда Анну привели пред светлые очи царицы, все замолчали, настолько тяжёлым было это зрелище. Анна Платоновна выглядела растерянной и голодной, к тому же была дурно одета и совсем не причёсана.
— Это что, дочь богатого золотопромышленника? — удивилась царица.
Когда Анну отмыли, одели и накормили, Государыня взяла её на прогулку по оранжерее.
— Аннушка, а ты помнишь мужа своего?
— Ванечку? Помню, помню! Такой хороший был, добрый! Никогда меня не обижал! — улыбнулась Анна.
— А говорят, что он тебя на болота свёл! И пришлось тебе после жить в старом руднике!
Лицо Анны потемнело, она закрыла голову руками и закричала:
— Нет, нет, не хочу туда, не вернусь!
— Не вернёшься, уж я этого не допущу, — ласково сказала царица, — а что опекун твой, не обижает тебя?
— Какой опекун? — удивилась Анна, я никого, кроме Машки, служанки, не вижу. Она плохо со мной обращается, и сладенького не даёт! А я люблю! Вот Ванька мой добрый был, да сгинул… я всё ждала, когда он меня спасёт, заберёт домой, мне было так холодно и голодно!
— Ах ты, милая моя! — пожалела её Государыня, прослезившись, — оставайся у меня, голубушка, а обидчиков твоих я накажу. Ишь чего удумали — над сиротой убогой издеваться!
Расследование по требованию царицы возобновили, вызвали на допрос людей, на которых указала дурочка, и справедливость была восстановлена.
С Нестерова сняли все обвинения, он получил помилование, но в дом Полозова не вернулся. Работая в поселении в Сибири, он случайно напоролся на месторождение золота, но сказал об этом только своей любимой жене Марии.
