— Скажи, ты в своём уме, Дмитрий? — Елена стояла на пороге кухни, не двигаясь. Только пальцы слегка дрожали, держась за край косяка, и в глазах стоял тот странный блеск — не слёзы ещё, но уже не просто злость. — Ты что, снова ей дал ключи?!
— Елена, не начинай, — устало выдохнул Дмитрий, не отрывая взгляда от табуретки, на которой сидел, будто школьник, застигнутый на месте преступления. — Мамке стало плохо, ты же знаешь, давление. Ну зашла она, и что такого?
Она стиснула зубы. Всё внутри холодело. Не от гнева — от осознания, как это всё безнадёжно. Ведь это уже не в первый раз. И даже не в десятый.
— Что такого? — повторила медленно. — Может, то, что я прихожу с работы и вижу в холодильнике её баночки с «домашним лечением», хотя я тебя просила, умоляла, не надо этого. Или то, что она выкладывает полотенца в другом порядке, потому что «так логичнее»? Или то, что она снова выставила мои туфли из коридора в кладовку, потому что «некрасиво встречать гостей обувью»?
— Это её дом тоже, — глухо сказал он.
Елена замолчала. Даже не дышала несколько секунд.
— Повтори.
Он не смотрел на неё. Только ковырял ногтем скол на линолеуме.
— Это её дом тоже. Она же дала на ремонт сто тысяч. И…
— А, значит, если я своей матери на кухню плиту куплю, она может приезжать в любое время и указывать, как я режу укроп? — в голосе Елены появилась почти весёлая истеричность. — Дмитрий, ты слышишь себя? Её дом? Ты с ума сошёл?
Он поднял на неё глаза. Серые, выцветшие — как будто кто-то стирал эмоции ластиком.
— Ты всегда всё воспринимаешь так… обострённо.
— Да. Особенно когда в мою спальню вешают её шторы. Без спроса.
— Это просто ткань, Елена.
— Нет, Дима. Это не ткань. Это вторжение.
Пауза повисла. Потом он встал, прошёл к чайнику, поставил кипятиться воду. Жест отчуждённый, почти машинальный.
— Послушай, ты знаешь, как она живёт. Там на районе наркоманы, соседи шумные, пенсия мизер. А тут — тихо, тепло. Она старая женщина, ей тяжело…
— Старой женщине тяжело — пусть нанимает сиделку, — холодно отрезала Елена. — Или продаёт свою двухкомнатную в Бирюлёво и переезжает в пансионат, где ей будут стирать носки по расписанию и не перечить. Но она не старая и не беспомощная. Она хитрая и упрямая. И она тебя использует.
Он снова сел. Уже не спорил. Только отвёл взгляд.
Именно это было страшнее всего.
Вещи начались с мелочей. Ольга Петровна никогда не повышала голос. Нет. Она «советовала». Она «переживала». Она «всего лишь хотела как лучше».
— Елена, вы правда считаете, что это мясо свежее? Я просто, знаете, привыкла к рынку у нас, там частники, не так как в этих супермаркетах… — и пакет с куриными голенями отправлялся в мусор, пока Елена стирала руки после работы.
— Вы уверены, что вам удобно спать на этом матрасе? Просто я с радикулитом, мне доктор сказал, нужно… — и её старый, продавленный ортопедический «орёл» вытаскивался из грузовой «Газели», оплаченной Дмитрием, и взгромождался на диван в гостиной.
— Я бы вот здесь стену бы светлую сделала. У вас как-то мрачно… — и через неделю Елена приходила домой в квартиру с новой покраской: дешёвая эмаль цвета «утренний песок» воняла и отслаивалась уже у плинтусов.
А потом был кредит.
— Ты что сказал?! — Елена даже не поверила. Она сидела на табуретке, как прибитая. Сердце стучало где-то в горле.
— Машина ей нужна. У неё спина. Она же не может на маршрутке ездить по врачам. Ну… я оформил. Три года, платёж — двадцать восемь в месяц.
— И взял кредит. Без согласования. На тебя. На нас. Пока ты ещё платишь ипотеку. Дмитрий, у тебя что, клинический идиотизм?
Он даже не обиделся.
— Ей тяжело одной. Она всегда нам помогала.
— Да. Помогала. Особенно, когда наш пылесос выбросила, потому что «слишком шумный»! Или когда приходила будить нас по утрам, потому что «молодёжь сейчас ленивая»!
И она смеялась. Смеялась отчаянно, срываясь на крик.
— Ты просто позволил ей жить здесь. В моём доме. За мои деньги. И ещё осчастливил её новой машиной. А меня спросить — нет?
Он промолчал.
В тот вечер Елена села за старый свадебный альбом. Страницы потрескались от времени. Вот — она в фате, глаза наивные, открытые, глупые. Вот — Дмитрий. Такой уверенный, гладко выбритый, руки на талии жены, как якоря.
И вдруг стало ясно: всё, что она строила, оказалось не браком, а медленным растворением в чужой жизни. В чужих решениях, в чужих приоритетах. Она не жена. Она — удобный придаток, донор спокойствия для Дмитрия и ресурса для Ольги Петровны.
Она встала. Пошла в спальню. Достала из шкафа папку.
Там был договор купли-продажи. Квартира куплена на её имя. С её материнским капиталом. С её первоначальным взносом. И с её фамилией в графе «собственник».
Елена усмехнулась. Грустно. Холодно. Без злобы.
— Ну что ж, мамочка, — прошептала она, доставая второй комплект ключей, — сыграем по-взрослому.
— Вы это серьёзно? — Ольга Петровна стояла в прихожей, обутой в свои любимые «ортопедические» туфли с золотой пряжкой, и держала в руках аккуратно сложенные простыни, которые Елена минутой ранее выкинула в мешок для мусора.
— Более чем, — спокойно ответила Елена, поправляя халат и доставая из ящика комода счёт за коммуналку. — И, к слову, с этого месяца за горячую воду тоже платите. Раз вы тут у нас теперь прописались душой и телом.
— Что?! — Ольга Петровна вскинула брови, как будто её оскорбили. — Я мать вашего мужа. Я в этом доме гостья, не более!
— Тогда ведите себя как гостья, а не как хозяйка пансионата, — буркнула Елена и ушла на кухню.
Она больше не кричала. Кричать было бессмысленно. Кричишь — ты истеричка. Молчишь — тебя игнорируют. Поэтому теперь она говорила тихо. Холодно. Юридически точно.
План у Елены созрел на третий день после «подарка» в виде новой машины, купленной в кредит. Она обзвонила юриста, у которого вёл дела сосед по площадке — дотошный мужик, бывший участковый. Потом — оформила запрос в банк. Оказалось, кредит действительно взят на Дмитрия. С поручительством. С её поручительством.
Без её подписи. Без её согласия. По липовой доверенности.
— Он тебе расписался вот этим кривым «Дима»? — удивлённо спросил юрист, глядя на копию бумаги. — Да это даже в школе подделка бы не прокатила. И банк прокатил?
— Ага, — Елена криво усмехнулась. — Банк — это его одноклассник работает. «Для мамы» же. Святое дело.
Юрист только покачал головой и начал печатать заявление.
А дома всё шло по-прежнему. Дмитрий пытался «замять». Убедить, что «ну прости, я же не знал, что ты так отреагируешь». Он приносил кофе, включал фильмы, гладил бельё (!) — за двенадцать лет брака это был третий случай, когда он вообще прикоснулся к утюгу. Но всё это было слишком поздно. Слишком по сценарию.
— Я подаю на развод, — сказала она однажды вечером, когда он, думая, что уже всё утихло, принёс к столу её любимые эклеры.
Он даже не понял сразу.
— Ты чего, Лен… Это всё из-за машины?
— Нет. Из-за тебя. И из-за неё. Потому что ты не мой муж, а её сынок. С функцией доставки кредитов и мусора.
— Ну ты же знала, что она у меня одна!
— А я — кто? Бонус к ипотеке?
Он вышел. Он не хлопнул дверью. Он вообще ничего не сказал.
И она поняла: да, всё. Конец.
А потом началась настоящая комедия.
Ольга Петровна сначала притворялась, что ничего не происходит. Продолжала говорить с Еленой как с дурочкой из рекламы: «Леночка, ну ты чего, что за обиды? Вот компотик, тёпленький, сама варила». Потом — в бой пошёл сарказм.
— Ой, Леночка, ты же у нас теперь хозяйка. Только не забудь, кому ты обязана кухней. Это я настояла на этой вытяжке, помнишь?
— Запишу на памятник. «Благодарные жильцы — за вытяжку и моральный террор», — ответила Елена, не поднимая глаз от ноутбука.
А потом Ольга Петровна пошла ва-банк.
— Я её выпишу! — визжала она по телефону. — Пусть попробует меня выставить! Я у сына тут прописана! У меня тоже есть права!
— У тебя нет прав, — сухо сказала Елена. — У тебя есть только паспорт с возрастом, которого ты добилась не умом, а временем.
Ольга Петровна вцепилась в телефон двумя руками, как в оружие.
— Да как ты смеешь?! Это всё моё! Я твоего Диму на ноги ставила! Я у него шторы гладила, когда ты ещё влюблённой дурочкой на каблуках бегала!
— Так и бегала, пока ты на свои лапки не приземлилась, — усмехнулась Елена.
В доме запахло порохом. Дмитрий, между двумя враждующими женщинами, исчез. Он стал приходить позже, уходить раньше, ночевать у друзей.
И это было даже к лучшему.
Елена тем временем готовила вторую партию документов — заявление о расторжении брака, иск о разделе кредита, требование об аннулировании поручительства. Всё указывало на то, что развод будет шумным.
Она сменила замки. Законно. С уведомлением. С уведомлением на её имя.
Ольга Петровна пришла на следующий день и устроила настоящую истерику в подъезде.
— Она меня выгоняет! Меня! Мать её мужа! Я столько вложила! Я тут как у себя дома!
— А вы и правда считали, что это ваш дом? — спокойно спросила Елена, стоя в проёме двери. — Вы же ничего не покупали. Не платили. Только советы. А за них — извините, не расплачиваются квадратными метрами.
— Да ты… ты… стерва неблагодарная!
— Вот это уже ближе к правде.
Ольга Петровна плюнула себе под ноги и ушла, будто ей за это платили.
Через неделю Елена получила письмо: адвокат матери Дмитрия подал встречный иск — на «взыскание морального вреда» и «ущерб в виде имущества, приобретённого совместно».
Юрист только фыркнул, читая:
— А это уже клоунада. Она требует вернуть ей… кофеварку?
— Да. Ещё и микроволновку.
— Ну давайте ей ещё тапки нотариально заверим.
— Или компенсацию за износ чайника, — подыграла Елена, впервые за долгое время хохотнув по-настоящему.
И всё же внутри она боялась. Очень. Ей было сорок два. За плечами — брак, похожий на кредит с просрочками. Впереди — неизвестность. С кем будет Новый год? Кто поможет, если сломается стиралка? Кто встретит её в аэропорту? Она делала шаг в пустоту.
Но впервые — шаг, который она сделала сама.
Судебное заседание было назначено на десятое мая. Странная дата — вроде уже не праздники, но воздух ещё пах шашлыком и каким-то безнадёжным весенним отчаянием. Елена пришла раньше, села на крайний стул у окна и смотрела, как возле здания суда припарковалась та самая машина, купленная в кредит: блестящая, наглая, как улыбка у нового зятя на второй свадьбе.
Из неё вылезла Ольга Петровна в пальто цвета «бордо с претензией». Дмитрий вышел следом, в костюме, который висел на нём, как уважение к жене — формально, но без души.
— Лен, давай не будем… — начал он, подходя ближе. Его голос был каким-то усталым, словно он уже проиграл, но не понял — кому.
— Уже поздно. Я устала быть статисткой в спектакле вашей мамы. Теперь у меня главная роль. И сценарий я пишу сама, — Елена не подняла глаз.
В зале было душно. Судья — женщина лет пятидесяти, сухая, как прошлогодний тополь, с лицом, видевшим разводы всех мастей — от бытовых до с кровью. Она начала стандартно, ровно и без сантиментов.
Когда дело дошло до встречного иска Ольги Петровны, судья сняла очки.
— Простите, ответчица… Вы действительно считаете, что имеете право на возмещение стоимости микроволновой печи?
Ольга Петровна выпрямилась.
— Эта печь была подарком! Я покупала её на свои деньги! И вообще, за годы я многое вложила в этот брак!
— А не подскажете, когда вы стали стороной этого брака юридически? — судья подняла бровь.
Ольга Петровна побледнела.
— Я мать! Это я поднимала Диму! Она же его сгубила! Настроила против семьи!
— Он не лошадь, чтобы его «поднимать», — не выдержала Елена. — Вы вырастили, да. Но жить его жизнью — это уже ваша болезнь, не моя проблема.
— Тише, — остановила её судья, хотя сама едва не улыбнулась. — Всё по сути. Без эмоций. Хотя… это семейный суд. Здесь без эмоций никак.
Развод был удовлетворён. Поручительство Елены — признано незаконным, с перспективой возбуждения дела против сотрудника банка. Машину арестовали — до решения по делу о кредите. А по иску Ольги Петровны судья сказала просто:
— Отказать. Без права на пересмотр.
Когда Ольга Петровна поднялась, её лицо напоминало плохо завёрнутую селёдку — вроде и держится, но вот-вот развалится.
— Мы ещё посмотрим, кто из нас проиграл, — прошипела она Елене в лицо.
— Конечно, — кивнула Елена. — Только вы это говорите уже не первый год. А я наконец-то перестала слушать.
Вечером она пришла домой. Уже не «домой», а в свою квартиру. Мужа не было. Его тапки исчезли. Как и рубашки, бритва, половина кухонных ножей и даже пылесос.
— Логично, — фыркнула Елена. — Чистоплотный до последнего.
Она открыла вино, купила в ближайшем «Пятёрочке» чёрный шоколад и села на балконе. За окном пахло сиренью и чем-то, что не пахло очень давно — свободой.
Телефон молчал. И это было прекрасно.
Спустя неделю она встретила Дмитрия у подъезда. Он стоял, опираясь на перила, как когда-то — в двадцать семь, когда предложил ей жить вместе, и тогда в глазах было что-то… живое.
Теперь — нет. Только усталость и вино из коробки.
— Прости, что всё так. Я не хотел, — пробормотал он.
— Я тоже не хотела. Я хотела быть счастливой. Но твоя мама оказалась более настойчивой, — она прошла мимо. Но остановилась. — Кстати, если решите отсудить чайник — пусть будет. Главное, чтобы ты потом, когда всё сломается, не звонил мне с просьбой заварить.
Он ничего не ответил.
Летом Елена оформила свою квартиру на себя, полностью. Без «совместных». Без «временных прописок». Без иллюзий.
Пошла в спортзал. Не для «быть красивой», а чтобы дышать.
Устроилась в небольшую нотариальную контору, где в основном работали женщины её возраста, с иронией и уставшими глазами. Коллектив был как армия после войны — у всех свои шрамы, но держатся.
Однажды, возвращаясь с работы, она услышала, как соседка на лавочке говорит кому-то:
— …вот Елена — молодец. Развелась. Выкинула и мужа, и свекровь. Говорит: «Лучше одной, чем с этим маразмом».
Елена улыбнулась. Первый раз за долгие годы — без горечи. Без сожалений.
Только с ощущением, что всё только начинается.
