Катерина складывала вещи методично — сначала сына, потом свои. Шкаф опустел за час. Семнадцать лет жизни уместились в три чемодана и несколько коробок.
Данил молча стоял в дверях. Пятнадцать лет — возраст, когда мальчики уже всё понимают, но ещё не знают, как реагировать. Особенно когда отец третий день не ночует дома, а мать собирает чемоданы.
— Мам, а папа знает?
— Узнает.
Катерина закрыла последний чемодан. В квартире пахло застоявшимся воздухом и чем-то ещё — тем запахом, который остаётся после долгих ссор. Запахом разбитой жизни.
Вадим вернулся на следующий день. Помятая рубашка, красные глаза, виноватое лицо. В руках — пластиковый пакет с хлебом и молоком. Извинительная покупка.
— Кать, ты где? Данилка!
Пустота ответила эхом.
Он нашёл записку на кухонном столе. Коротко: «Подала на развод».
Семнадцать лет назад они познакомились на автобусной остановке. Катерина работала тогда медсестрой в поликлинике, он — уже охранником в том же продуктовом, где трудится до сих пор. Высокий, плечистый, с хорошей улыбкой. Ухаживал старомодно — цветы, кино и домино.
Родители Катерины сразу невзлюбили зятя. Мать — за то, что «лёгкий на подъём». Отец — за то, что «в глазах что-то не то». Но молодые были влюблены, а любовь, как известно, зла.
Свадьба получилась скромная. Родители Катерины дали деньги на жильё — часть за однокомнатную квартиру в старом панельном доме. Людмила Георгиевна, мать Вадима, тоже вложилась — продала дачный участок.
— Молодые должны жить отдельно, — заявила она тогда решительно. — Я не из тех свекровей, что невесток мучают.
Катерина поверила. Ох, как зря.
Первые годы были хорошими. Вадим работал, не пропускал смены, помогал по дому.
Родился Данил. Катерина перешла работать в частную клинику — зарплата лучше, график свободнее. Жили тесно, но дружно.
Трещины появились позже. Сначала небольшие — задержался после работы, забыл предупредить. Ну с кем не бывает. Потом серьёзнее — исчезал на выходные, возвращался в понедельник с туманными объяснениями про «рыбалку с Витей» или «помогал матери с ремонтом».
— Данилка растёт без отца, — говорила Катерина.
— Работаю для семьи! — огрызался Вадим.
Но работал он всё те же смены, что и раньше. А вот куда девались остальные часы — загадка. Катерина перестала разгадывать эти загадки года три назад. Просто жила.
Машину покупали вместе — подержанную «Форд», но Катерина оформила на себя. Права получила ещё до замужества, водила уверенно. Вадим же сел за руль и не вылезал — то к матери съездить, то «по делам», то ещё куда.
— Как твоя личная извозчик, — ворчала Катерина, но ключи отдавала.
Родители Катерины умерли зимой этого года — сначала отец от инфаркта, через месяц мать от горя. Двухкомнатная квартира на Ярослава Мудрого досталась единственной дочери. Большая, светлая, с очень даже приличным ремонтом. Совсем другое дело, чем их убитая однушка.
— Переедем? — спросила Катерина.
— Зачем? Тут привык уже.
— Данилке там будет своя комната.
— Обойдётся.
Вадим не хотел менять ничего. Может, понимал — в новой квартире его «рыбалки» будут выглядеть ещё страннее.
А потом был тот вечер. Данил делал уроки, Катерина готовила ужин. Вадим вернулся — рубашка нараспашку, в волосах чужие духи, на щеке — след от губной помады.
— С кем ты там? — тихо спросила Катерина.
— Да с ребятами же… Витя день рождения справлял…
— У Вити жена есть. И дети. Он дома в десять.
— Ты что, следишь?!
— Не нужно следить. Всё и так видно.
Скандал длился до утра. Данил ушёл в подъезд — делать вид, что не слышит, как родители разрушают семью.
Утром Вадим ушёл на работу, ничего не сказав. Катерина тоже молчала.
Неделю они жили как чужие. Здоровались через силу, ужинали в тишине. Данил смотрел на родителей и молчал тоже.
А потом Вадим исчез. Просто не пришёл с работы. Второй день, третий. Телефон не брал.
Вот тогда Катерина и собрала чемоданы.
На Ярослава Мудрого, в квартире у родителей жизнь потекла по-другому. Тише. Спокойнее. Данил получил свою комнату, Катерина — возможность выдохнуть. Семнадцать лет замужества научили её ценить тишину.
Первую неделю Вадим названивал каждый день. Просил «поговорить», «всё обсудить», «найти решение». Катерина брала трубку только когда звонил сыну.
Вторую неделю он приезжал. Стоял под окнами, сигналил машиной. Данил выглядывал в окно и качал головой:
— Мама, не пойдёшь?
— Нет.
— И правильно.
На третьей неделе появилась Людмила Георгиевна.
Звонила в дверь каждый день в одно и то же время — в шесть вечера, когда Катерина возвращалась с работы. Приходила не одна — с сыном.
— Открывай, соседи смотрят!
Катерина открывала. Что ещё оставалось делать?
Людмила Георгиевна вошла в прихожую как хозяйка. Осмотрелась, оценила. Вадим топтался за спиной, виновато опустив голову.
— Хорошо устроилась, — сказала свекровь. — Просторно тут у тебя.
— Что вам нужно?
— Поговорить по-хорошему. Может, чай поставишь?
— Говорите здесь.
Людмила Георгиевна прищурилась. В глазах её появилось что-то острое, хищное. То самое, что пугало соседок по лестничной клетке.
— Ладно. Без чая так без чая. Дело простое — семью надо восстанавливать.
— Какую семью?
— Вадимкину. Он без тебя пропадает.
Катерина посмотрела на мужа. Тот изучал носки собственных ботинок.
— Пусть сам за себя говорит.
— Сам-то он слова связать не может. Мужики они такие — руками лучше работают, чем языком. Но я за него скажу — он раскаивается.
— В чём именно?
— Ну… в том, что семью запустил. Работа, понимаешь, заела. Устаёт человек, расслабиться хочется…
— С чужими жёнами расслабляться?
Людмила Георгиевна махнула рукой:
— Да какие там жёны! Ерунда всё это. Мужская слабость. Главное — домой возвращался.
— Не всегда.
— Ну и что? Зато деньги в дом нёс. И носить будет. А ты что, святая? Семнадцать лет прожили — и всё зачеркнуть?
Катерина молчала. В коридоре было тесно втроём, пахло чужим потом и материнской агрессией.
— Возвращайся, — вдруг сказал Вадим. — Я исправлюсь.
— Как?
— Не знаю… Как-нибудь. Буду дома больше сидеть.
— А она? — Катерина кивнула в сторону Людмилы Георгиевны.
— Мать тут при чём? Это между нами.
— При том, что она сейчас за тебя говорит.
Свекровь усмехнулась:
— А что я такого сказала? Правду сказала. Семью разводить — не игрушки в песочнице ломать. Тут интересы общие есть.
— Какие интересы?
— Жилищные. Квартира ваша общая, машина тоже. По закону — пополам всё делить надо.
Вот оно. Катерина поняла, к чему весь разговор.
— Машина на меня оформлена.
— Но покупали вместе! Вадим тоже деньги вкладывал!
— И что?
— А то, что если в суд подавать — делить придётся. И квартиру тоже. Ту, где вы жили. Я ведь тоже вложилась, когда молодожёнов обустраивала.
— И что вы предлагаете?
— Разумное решение. Квартиру вашу — Вадиму. Он там прописан, привык. А у тебя теперь ещё лучше квартирка есть. Машину продать — деньги мне отдать. За моё участие в покупке жилья. А тебе и так хорошо — здесь живи сколько хочешь.
— А Данил?
— Данил сам выберет, с кем жить. Он уже большой.
Катерина посмотрела на сына. Тот стоял в дверном проёме своей новой комнаты и внимательно слушал.
— Данил, иди сюда.
Мальчик подошёл. Высокий уже, почти с мать ростом. В отца пошёл, только глаза — материнские.
— Ты слышал, что бабушка говорит?
— Слышал.
— И что думаешь?
Данил посмотрел на отца, потом на бабушку. Долго смотрел.
— Думаю, мама правильно сделала, что от него ушла.
Людмила Георгиевна вскинулась:
— Это ты ребёнка против отца настраиваешь!
— Никого я не настраивала. Он сам всё видел.
— Что видел?
— Как папа по ночам не приходил. Как врал про рыбалку. Как чужими духами пах.
Вадим поднял наконец голову:
— Данил, я исправлюсь…
— Не исправишься, пап. Ты обещал уже много раз.
— Да что ты понимаешь?! Ты ещё ребёнок!
— Не ребёнок. Мне пятнадцать. И я понимаю, что мама с тобой несчастная была.
Повисла тишина. Людмила Георгиевна барабанила пальцами по косяку двери. Вадим опять разглядывал ботинки.
— Ладно, — сказала свекровь наконец. — Эмоции эмоциями, а дело делом. Ты, Катерина, подумай хорошенько. Квартира, машина — это не шутки. В суде будет неприятно. Лучше по-хорошему договориться.
— О чём договориться?
— Деньги мне, квартира сыну, а тебе — спасибо. Честно ведь, согласись. И никаких судов, никаких нервов.
Фраза прозвучала отчётливо, почти торжественно. Как приговор.
— Уходите, — сказала Катерина.
— Ну-ну! Мы-то пойдём, только ты не думай долго. Вадим терпеливый, а я — не очень.
Они ушли. Катерина закрыла дверь на все замки.
Людмила Георгиевна не врала — терпения у неё действительно не хватало. На следующий день она поджидала Катерину у подъезда. Потом у работы. Потом снова у подъезда.
— Решила что?
— Ещё думаю.
— Нечего думать. Всё ясно как день.
На третий день свекровь привела Вадима и соседку тётю Галину — для солидности.
— Ты скажи, Галина Петровна, правильно я говорю или нет? Семнадцать лет прожили — и всё насмарку?
Тётя Галина мялась, кивала, что-то мычала про «молодые горячие» и «надо о детях думать».
— Вот видишь! И все люди так скажут!
На четвёртый день Людмила Георгиевна ждала уже с утра:
— Надоело мне тут дежурить! Давай решай быстрее!
— А если не соглашусь?
— Не соглашайся. Будем каждый день приходить. И Вадим будет приходить. И звонить. И на работе встречать. Пока не надоест.
— Это угрозы?
— Это жизнь, дорогая. Семья — она как паутина. Порвать легко, а выбраться трудно.
В глазах свекрови плясали лукавые огоньки. Она явно получала удовольствие от происходящего.
На следующий Катерина сдалась.
— Хорошо. Соглашусь.
— Умница! Вот и поговорили по-человечески!
Оформление документов заняло месяц. Машину продали быстро — «Форд» был в хорошем состоянии. Деньги Катерина отдала Людмиле Георгиевне без торга. Старую квартиру переписала на Вадима — тоже без возражений.
Людмила Георгиевна была довольна:
— Вот видишь, как хорошо всё получилось! И волки сыты, и овцы целы!
Катерина не спорила. Она просто хотела, чтобы это всё закончилось.
— А теперь можете оставить нас в покое?
— Конечно! Зачем нам мешать? У тебя своя жизнь, у нас — своя.
Вадим молчал. Стоял рядом с матерью, как приговорённый.
— Вадим, ты не забыл что-то сказать? — подтолкнула его Людмила Георгиевна.
— Спасибо, — буркнул он, не поднимая глаз.
— За понимание… за то, что не стала судиться…
— Пожалуйста.
Они ушли. Катерина больше их не видела.
Год пролетел незаметно. Данил пошёл в десятый класс, Катерина получила прибавку к зарплате. Жили тихо, размеренно. По вечерам сын делал уроки, мать читала или смотрела сериалы. Говорили мало — зачем много слов, когда и так всё понятно?
Иногда Катерина ловила себя на мысли: а ведь хорошо-то как! Никто не хлопает дверьми, не исчезает до утра, не врёт про рыбалку. Тишина в доме — не пустота, а радость.
Данил тоже изменился. Стал взрослее, серьёзнее. Хорошо учился, помогал по дому. Об отце не спрашивал — видимо, тоже не скучал.
— Мам, а ты не жалеешь? — спросил он как-то вечером.
— О чём?
— Что развелась.
Катерина отложила книгу:
— А ты жалеешь?
— Нет. Мне так лучше. Тебе тоже лучше, видно.
— Как видно?
— Ты перестала сердиться. Раньше ты часто сердилась.
Правда. Раньше она действительно часто сердилась, срывалась. На мужа, на себя, на жизнь. А теперь сердиться не на что.
В дверь постучали в ноябре. Поздно вечером, почти в одиннадцать. Данил уже спал, Катерина досматривала фильм.
Стук был неуверенный, прерывистый. Не такой, как у Людмилы Георгиевны год назад — требовательный и властный.
— Кто там?
— Это я… Вадим…
Катерина подошла к двери, но не открывала.
— Что тебе нужно?
— Открой, пожалуйста. Поговорить хочу.
— Говори отсюда.
— Кать, я… можно войти? Холодно на лестнице.
Катерина открыла дверь. Перед ней стоял совсем другой человек. Худой, даже костлявый. Куртка застёгнута на один крючок, под ней — грязная футболка. Лицо небритое, глаза красные. И пахло от него… пахло немытым телом, дешёвой едой и чем-то ещё. Чем-то кислым и протухшим.
— Можно войти?
— Зачем?
— Поесть хочу… Давно не ел нормально.
Катерина не двигалась с места:
— Где живёшь?
— Нигде… То есть жил у матери, а она неделю назад выгнала.
— За что?
Вадим дотронулся до левого глаза. Там красовался свежий синяк.
— Поругались. Она сказала, что надоел ей уже. Что сам виноват во всём.
— И что теперь?
— Не знаю. Думал, может, ты… Не насовсем, конечно. Просто переночевать. И поесть.
Катерина смотрела на человека, с которым прожила семнадцать лет. Искала в нём что-то знакомое, но не находила. Это был чужой, побитый жизнью мужчина.
— Данил спит, — сказала она наконец.
— Я тихо буду. Он даже не узнает.
— Узнает. У него сон чуткий.
— Тогда… тогда можно хотя бы поесть? На кухне? Я быстро.
Катерина посмотрела на него ещё раз. На грязную куртку, на заплаканные глаза, на синяк под левым глазом. Тот самый синяк, который поставила ему родная мать.
— За стол грязного не пущу, — сказала она. — Иди умойся.
Вадим кивнул и прошёл в ванную. Слышно было, как он долго мылся, как плескалась вода. Потом вышел — чистый, причёсанный. Всё тот же худой и осунувшийся, но уже похожий на человека.
Катерина поставила на стол тарелку супа. Вчерашнего, но с мясом и овощами.
Вадим сел за стол. Взял ложку и замер.
В дверях кухни появился Данил. Сонный, взъерошенный. Посмотрел на отца, на мать, снова на отца.
— Привет, пап.
— Привет, сын.
Данил молча сел за стол. Катерина поставила ему тарелку, потом налила себе.
Они ели молча. Втроём. За одним столом.
На улице шёл дождь.
Эта история — настоящее зеркало. 😔 В ней так много боли, обиды, но в то же время силы и надежды. Катерина прошла через предательство, несправедливость, но смогла найти в себе силы начать всё с чистого листа.
Как вы думаете, что было самым сложным для неё в этой ситуации? И как бы вы поступили на её месте? 🤔
