Он даже спасибо не говорил.
Просто брал чистую рубашку и надевал. Как должное.
— Лара, где мои носки? — донеслось с дивана.
— В комоде. Верхняя полка.
— А почему не в тумбочке?
Лариса остановилась, держа в руках его же грязную тарелку. Почему не в тумбочке? А потому что он вчера засунул туда пустые бутылки из-под пива и теперь там воняет.
— Перенесу, — сказала она.
— Вот и хорошо.
Виталий сидел на диване уже третий час. Смотрел какое-то ток-шоу, хрустел чипсами. На полу валялись крошки — завтра она их пропылесосит.
Всегда она. Уже столько лет подряд, что даже не помнила, когда это началось.
Раньше Виталий работал. Водителем. Потом сказал, что спина болит, взял больничный. Потом ещё один. А потом просто перестал ходить на работу.
— Лар, а что на ужин?
— Котлеты с пюре.
— Опять котлеты? — Он поморщился. — Может, что-то поинтереснее приготовишь?
На двенадцать тысяч, которые она зарабатывала уборщицей в больнице? На эти деньги они жили вдвоём — он ел, она доедала остатки.
— Виталь, может, ты поищешь работу? — осторожно сказала она, собирая крошки с пола. — Хотя бы подработку.
— С моей спиной? — Он скривился. — Ты же видишь, как мне тяжело.
Лариса подняла глаза. Видела. Видела, как он «тяжело» таскает бутылки пива из магазина. Как «тяжело» копается в гараже у соседа.
Но молчала.
— Кстати, — Виталий переключил канал, — звонила Катька. Твоя дочка дорогая.
— Что говорила?
— Да ничего особенного. Спрашивала, как дела. Я сказал — мать пашет, отчим страдает.
Катя была от первого брака, но Виталий удочерил её, когда той было пять лет. Сейчас дочери тридцать, живёт в другом городе, звонит раз в месяц.
И называет его папой.
— Может, к ней съездим? — спросила Лариса. — Давно не виделись.
— На какие деньги? — Виталий хмыкнул. — У тебя зарплата — как слёзы. А я больной.
Да, больной. Настолько больной, что вчера до трёх ночи играл в карты с соседями.
Лариса ушла на кухню доготавливать ужин. Стояла у плиты, мешала котлеты на сковородке и думала: А когда я последний раз делала что-то для себя?
Не помнила.
После ужина Виталий опять завалился на диван. Лариса мыла посуду, убирала со стола. Потом пошла в спальню — завтра рано вставать, на работу.
— Лар! — крикнул он из зала. — Принеси пива из холодильника!
Она остановилась у двери спальни. Устала. Как собака устала.
— Виталь, сам дойди. Я уже разделась.
— Да ладно тебе! Две секунды!
— Виталий…
— Чего ты, как старая?! — рявкнул он. — Принеси, говорю!
— Виталий, — сказала она, входя в зал. — А ты знаешь, что мне пятьдесят два года?
— Ну и что?
— И что я устаю на работе. И что мне тоже хочется иногда посидеть, отдохнуть.
Он поднял на неё глаза. Удивлённые. Как будто впервые видел.
— Ты чего завелась-то?
— Завелась? — Лариса почувствовала, как голос начинает дрожать. — Виталий, я двадцать два года тебя обслуживаю! Стираю, готовлю, убираю! А ты даже спасибо не говоришь!
— А за что спасибо-то? — Он сел на диване. — Ты же жена. Твоя обязанность.
— Обязанность, — Она засмеялась. Зло, горько. — А твоя обязанность что? Лежать на диване?
— Слушай, — Виталий встал, подошёл к ней. — Что это на тебя нашло? Может, климакс у тебя?
— Климакс… — Лариса покачала головой. — Знаешь что, Виталий?
— Что?
— Да я на тебе из жалости женился! — заорал он, не выдержав её взгляда. — Можешь проваливать!
Слова ударили, как пощёчина. Лариса отступила на шаг.
— Понятно, — тихо сказала она.
— Ну вот и хорошо, что поняла. — Он вернулся на диван. — А теперь неси пиво. И больше не устраивай истерик.
Лариса стояла посреди комнаты и смотрела на этого человека.
— Хорошо, — сказала она.
Но пошла не к холодильнику.
Пошла в спальню. За сумкой.
Первая ночь свободы
Лариса села на кровать в маленькой комнатке подруги Зины и заплакала. Тихо, без рыданий — слёзы просто текли сами собой, как дождь за окном.
— Ларка, — Зина поставила перед ней чашку чая. — Ну что ты… Может, он не так сказал?
— Так. — Лариса вытерла глаза. — Зин, а ты помнишь, как мы в музыкальное поступать собирались?
— Помню. У тебя голос такой красивый был.
— А помнишь, как ты меня звала на юг, после школы? К тёте в Анапу?
Зина кивнула.
— Я не поехала, — продолжала Лариса. — Виталька появился, закрутились мы… Двадцать два года, Зин. — Она посмотрела в окно. — Половина жизни прошла. А я что? Кто я?
Уборщица. Домохозяйка. Никто.
— Ты хорошая мать. Хорошая жена была.
— Была, — Лариса усмехнулась. — Из жалости, оказывается.
В ту ночь она не спала. Лежала на узкой кушетке и вспоминала. Как отказалась от училища ради первой беременности. Как потом не поехала работать в город — Виталий не пустил. Как простила ему ту женщину пять лет назад…
Соседку с третьего подъезда. Лариса знала, но молчала. Стирала его рубашки с чужими духами и молчала.
Возвращение за прошлым
Утром она вернулась домой. Виталий спал на диване — так и не дошёл до спальни.
Лариса тихо прошла в комнату, достала из шкафа старую коробку. Свидетельство о рождении, паспорт, диплом училища. А под документами — фотоаппарат. Старый «Зенит», который подарил отец на восемнадцатилетие.
— А ты что, серьёзно собираешься съехать? — Виталий стоял в дверях, растрёпанный, злой.
— Собираюсь.
— Лариса, хватит дурить. — Он зевнул. — Вчера понервничали оба, с кем не бывает. Давай забудем.
Она продолжала складывать вещи в сумку.
— Слышишь меня?
— Слышу.
— И что молчишь?
Лариса повернулась к нему. Посмотрела — долго, внимательно. Как будто видела впервые.
— А что говорить, Виталь? Ты всё сказал вчера.
— Да брось ты, погорячился я.
— Нет. — Она застегнула сумку. — Не погорячился. Сказал правду.
— Лариса!
Она прошла мимо него к двери.
— Всё равно далеко не уедешь! — крикнул он ей вслед. — Кто тебя такую примет? Старая, без образования!
Дверь закрылась. А слова остались висеть в воздухе, как проклятие.
Угол у чужой бабушки
Комната была крошечная — три на четыре метра. Кровать, стол, табуретка. В углу — умывальник с ржавыми пятнами.
— Три тысячи в месяц, — сказала хозяйка, Мария Петровна. — Коммунальные отдельно. Готовить можно на кухне, но после меня.
Лариса кивнула. Три тысячи — это четверть её зарплаты. Но выбора не было.
— А мужа бросила? — любопытно спросила старушка.
— Он меня.
— Понятно. — Мария Петровна вздохнула. — Ну ничего, привыкнешь. Я тоже одна уже десять лет живу.
Первую неделю Лариса плакала каждый вечер. Не от жалости к себе — от страха.
Звонила дочка.
— Мам, что происходит? Папа говорит, ты от него ушла.
— Ушла.
— Мам, ну что ты как ребёнок? — В голосе Кати слышалось раздражение. — Ссора — это не повод семью рушить.
— Катя.
— Мама, тебе пятьдесят два года! Куда ты денешься? Возвращайся домой.
Родная дочь. Которую она растила, любила, ради которой вышла замуж…
— Катенька, — тихо сказала Лариса. — А если бы твой муж сказал, что женился на тебе из жалости?
Пауза.
— Мам, ну папа же в сердцах сказал.
— В сердцах, — Лариса усмехнулась. — Знаешь, в сердцах говорят правду.
После разговора с дочерью стало ещё хуже. Лариса лежала на узкой кровати и думала: А может, они правы? Может, мне действительно некуда деваться?
Болезнь души
Через месяц у неё поднялось давление. Потом начались панические атаки — сердце колотилось, не хватало воздуха, казалось, что сейчас умрёт.
— Стресс, — сказал врач в поликлинике. — Нужно успокоиться. Может, к психологу сходить?
К психологу. На какие деньги?
Лариса покупала дешёвые успокоительные в аптеке и пила их горстями. Не помогало.
— Девочка, — однажды сказала Мария Петровна, — что с тобой? Ходишь как приведение.
— Ничего. Устаю.
— Устаёшь, — Старушка покачала головой. — А ты давно на улице была? Не на работу, а просто так, погулять?
Лариса задумалась. Не помнила.
— Вот и плохо. — Мария Петровна взяла её за руку. — Пойдём, покажу тебе одно место.
Они дошли до местного Дома культуры. Старое здание с облупившейся краской, но внутри было тепло и уютно.
— Здесь хор пенсионеров репетирует, — сказала Мария Петровна. — Песни поют. Хочешь, послушаем?
Лариса и забыла, когда последний раз слышала живое пение.
В зале сидело человек двадцать — в основном женщины её возраста. Пели «Катюшу». Негромко, но душевно.
И вдруг Лариса почувствовала: что-то внутри неё оттаивает.
Музыка.
Та самая музыка, от которой она отказалась двадцать лет назад.
— Хотите к нам? — спросила руководительница после репетиции. — Нам как раз альт нужен.
Лариса хотела сказать «нет». Но вместо этого прошептала:
— А можно?
Первая репетиция
Лариса стояла в углу репетиционного зала и дрожала. Руки тряслись, во рту пересохло. Что я здесь делаю?
— Не бойся, — шепнула рядом Галина Сергеевна, альт с тридцатилетним стажем. — Просто пой. Душой пой.
Началась «Рябинушка». Лариса слушала, пыталась подхватить мелодию. Голос звучал хрипло, неуверенно — столько лет молчания давали о себе знать.
— Громче! — махнула рукой руководительница. — Не стесняйся!
Не стесняйся. А она и забыла, как это — не стесняться. Как это — голос подавать на всю комнату.
Но к концу репетиции что-то изменилось. Голос стал чище, увереннее. И когда хор запел «Подмосковные вечера», Лариса почувствовала: она дома.
— Хорошо поёшь, — сказала после репетиции Зоя Ивановна, первое сопрано. — Где училась?
— В музыкальном. Давно это было.
— Так не бывает «давно», — улыбнулась Зоя Ивановна. — Голос — он навсегда. Просто иногда спит.
Да, спал. Двадцать лет спал под Виталиевы крики, под скрип стиральной машины, под бесконечное «принеси-подай».
А теперь проснулся.
Концерт
Через три месяца хор выступал в районном Доме культуры. Лариса стояла на сцене в синем платье, которое купила на последние деньги, и чувствовала: сердце готово выпрыгнуть из груди.
В зале сидело человек сто. Не так много, но для неё — как целый стадион.
— Не волнуйся, — шепнула Галина Сергеевна. — Сейчас начнём — и всё пройдёт.
Первая песня — «Течёт река Волга». Лариса нашла в зале знакомое лицо — Марию Петровну, которая пришла поддержать. Старушка улыбалась и кивала в такт музыке.
Когда дошли до «Калинки», зал начал подпевать. Лариса почувствовала: её голос звучит, её слышат, её существование имеет смысл.
После концерта к ней подошла женщина с фотоаппаратом.
— Я из районной газеты, — представилась она. — Можно сфотографировать? Для статьи о художественной самодеятельности.
— Меня? — Лариса растерялась.
— Конечно! Вы очень хорошо пели.
Фотография вышла в газете через неделю. Лариса стояла с микрофоном и улыбалась.
Звонок из прошлого
Он прозвенел неожиданно.
— Алло?
— Это я.
Виталий.
— Что тебе нужно? — спросила она.
— Соседка газету показала. Ты там что, поёшь?
— Пою.
— Лариса, хватит дурить. — Он помолчал. — Возвращайся домой.
— Зачем?
— Как зачем? Я же муж твой.
— Виталий, — сказала она спокойно, — а ты помнишь, что ты мне говорил в последний раз?
— Ну погорячился. С кем не бывает.
— Помнишь или нет?
Пауза.
— Помню, — неохотно признался он.
— И как, по-твоему, после такого можно жить вместе?
— Да ладно тебе! — Он повысил голос. — Сколько можно обижаться! Я же извиняюсь!
— Виталий, — Лариса прислонилась к стене, — ты не понимаешь. Дело не в обиде.
— А в чём?
— В том, что ты сказал правду. — Она вздохнула. — Ты действительно женился на мне из жалости. И прожил со мной двадцать лет из жалости. А я всё это время думала, что из любви.
— Лариса…
— И знаешь что? — Голос у неё стал твёрдым. — Я больше не вернусь.
Новое предложение
На следующий день после концерта к Ларисе подошла заведующая клубом.
— Лариса Витальевна, у меня к вам предложение.
— Какое?
— Не хотите вести детский музыкальный кружок? Зарплата небольшая, но постоянная. А главное — работа по душе.
— А я справлюсь? — неуверенно спросила она.
— Справитесь. — Заведующая улыбнулась. — У вас и голос хороший, и подход к людям правильный. Дети вас полюбят.
Лариса представила: маленький класс, фортепиано, детские голоса. Своё дело. То, ради чего стоит просыпаться по утрам.
— Согласна, — сказала она.
И в тот момент поняла: старая Лариса — та, что стирала чужие рубашки и терпела оскорбления — умерла.
Родилась новая.
Концерт через год
Зал районного Дома культуры был полон. Лариса стояла за кулисами с детским хором — двадцать маленьких артистов в белых рубашках и синих юбочках.
— Лариса Витальевна, я волнуюсь! — прошептала восьмилетняя Маша.
— И я волнуюсь, — улыбнулась Лариса. — Но это хорошо. Значит, нам не всё равно.
Год работы с детьми изменил её до неузнаваемости. Появились новые морщинки у глаз — от смеха. Голос окреп, осанка выпрямилась. Даже походка стала другой — уверенной.
— На сцену детский хор под руководством Ларисы Витальевны Соколовой!
Она вышла на сцену и увидела в зале знакомое лицо. Катя. Дочь приехала.
После концерта
— Мам… — Катя обняла её за кулисами. — Я не знала, что ты так поёшь.
— Не знала многого, — мягко сказала Лариса.
— Прости меня. — В голосе дочери была вина. — Я была неправа. Не нужно было терпеть.
— Катенька, я не злюсь. — Лариса погладила её по волосам. — Ты думала, как лучше.
— А папа, он совсем плохой стал. Пьёт каждый день. Квартира грязная, еды нет.
Лариса кивнула. Ей рассказывали соседи.
— Может, ты к нему вернёшься? — неуверенно спросила Катя.
— Нет.
— Но он же пропадает.
— Катя, — Лариса взяла дочь за руки, — я столько лет его спасала. Теперь очередь спасать себя.
— А я теоретически внучек могу к бабушке привозить? На каникулы?
— Конечно! — Лариса оживилась. — Научу их петь!
А где-то в другом конце города Виталий сидел на грязном диване и смотрел в телевизор. Один.
И впервые понял, что потерял.
Но было уже поздно.
