— Ну что ж ты так живёшь-то, Аля? У тебя же полка шатается! — строго сказала Тамара Петровна, нахмурив брови и сдвигая на полке Алины цветочную вазу в сторону, как будто в этом и заключалась суть порядка.
Алина застыла на пороге кухни. В руках у неё был бокал с вином. Она только что вышла из душа и честно рассчитывала на пятнадцать минут тишины, пока Максим парковал машину.
— Это не Аля, — медленно произнесла она, сцеживая сквозь зубы, — а Алина. Я уже три года, как твоя сноха. Можно было бы и запомнить.
— Алина, Алёна… какая разница? — отмахнулась свекровь, заглянув в духовку. — Главное, чтоб женщина была хозяйственная. А ты даже духовку не почистила.
Алина сделала глоток. Хотелось сесть, обнять колени и сдаться, как в плохом фильме, где героиня сначала терпит, потом плачет, потом уезжает в Петербург. Но она не собиралась уезжать никуда. Это была её квартира. Её двухкомнатная, купленная в ипотеку ещё до знакомства с Максимом. Максим сюда просто переехал. С рюкзаком и мамой на хвосте.
— Вы что-то хотели, Тамара Петровна? — спросила она, опершись на косяк. — Или просто решили зайти без звонка, как в трёхкомнатную коммуналку в шестьдесят пятом?
— Я с тортом пришла, — не моргнув глазом сказала свекровь. — И со шваброй. У вас тут полы в разводах. Максимка вчера пожаловался, что тапки прилипают.
— Это он в кухонный соус наступил, когда ел стоя. Я устала ему объяснять, что еда — это не фастфуд.
— Ну и пусть ест, как удобно! Мужчинам должно быть удобно дома! — вскипела Тамара Петровна, выпрямившись. — Не устраивай ему армейский режим! Ты его женой стала, а не сержантом. Вон у меня папка всё время ел на диване, и ничего — до восьмидесяти трёх дожил.
Алина тяжело выдохнула. Мысленно прикинула: если взять валериану, залпом, возможно, даже полегчает. Или хотя бы притупится желание заорать.
В этот момент вошёл Максим. С пакетом из магазина, в куртке и с виноватым лицом.
— Мам, ты чего тут опять? — пробормотал он, стараясь не смотреть на жену.
— У вас соль закончилась. А у вас там курица в морозилке, я хотела сделать отбивные. Для вас же стараюсь! — Тут она развернулась к нему и резко понизила голос. — А ты мне даже не предложил ключ от квартиры. Как мне, интересно, заходить, как человек? Через балкон?
Алина поставила бокал на стол. Она знала, что сейчас будет. Уже третий раз за месяц.
— Максим, — спокойно сказала она. — Ты снова отдал ключ?
Он почесал висок, как всегда делал, когда врал:
— Да нет… Просто она со мной зашла. Погуляли немного. Ну… и зашли.
— «Погуляли немного» — это когда в парке или вдоль реки. А когда с ключом, то это называется «вторжение». Ты в курсе, что я с утра работала и не ждала гостей?
— Алина, ну чего ты опять начинаешь? — взмолился он, бросая пакет на стол. — Ну мама пришла, ну убралась немножко. Что тут такого?
— А то, что мне некомфортно, — встала она прямо. — Ты мог бы хоть раз, хоть одну фразу сказать в защиту своей жены?
— Я защищаю! Постоянно защищаю! Просто вы обе с характером, — он развёл руками. — Ты её не трогаешь — она тебя не трогает.
— Это если я на кладбище буду, она меня не тронет, — пробормотала Алина. — Максим, ты точно не перепутал, кто твоя жена?
— Всё, я устала это слушать, — вмешалась Тамара Петровна, хлопая холодильник. — Алёна, ты — молодая, но гордая. Сама не умеешь — так хоть слушай советы. Я сорок лет замужем была, и всё у нас было как часы. А у тебя тут бардак в голове и в доме. У тебя даже полотенце на кухне висит не там, где надо.
Алина вздохнула. Очень глубоко. Потом подошла и вытащила из шкафа коробку. Начала молча складывать туда вещи.
— Ты чего? — испугался Максим. — Что ты делаешь?
— Собираю. Твои вещи. Для начала носки, потом трусы, а потом и куртку.
— Подожди. Подожди. Ты что, из-за полотенца?
— Нет, — она посмотрела на него с горькой иронией. — Из-за того, что живу не с мужем, а с мальчиком, который боится сказать маме «нет». С мамой, которая ведёт себя как начальница в казарме. И с собой, которая уже начала ненавидеть собственную квартиру.
Тамара Петровна всплеснула руками:
— Да я таких, как ты, на завтрак ела! Думаешь, он к тебе из-за любви пошёл? Да он потому и женился, что ты с квартирой! Умная нашлась! Сидит тут, борщей не варит, губы красит и нотации читает.
— Отлично, — кивнула Алина. — Вот и пусть теперь живёт с вами. В любви и борще. А я, пожалуй, останусь одна. В квартире. Без борща. Зато с тишиной.
Максим подступил ближе:
— Алин, не горячись. Мама просто волнуется.
— Ты женат на ней? — глядя прямо в глаза, спросила она.
— Нет…
— Тогда пусть волнуется у себя дома. А ты выбирай, где ты живёшь. Но один раз. И навсегда.
Он смотрел на неё, как потерянный школьник, забывший домашку. Словно не знал, что сказать.
— Выгнала! — торжествующе прошипела Тамара Петровна. — Вот она, ваша любовь!
Алина открыла дверь:
— На выход. Оба.
Они ушли. Долго, с паузами, с мямлением. Максим просил «подумать», Тамара клялась, что «ещё увидимся». Алина закрыла дверь, откинулась на диван и впервые за несколько месяцев почувствовала, как звенит тишина.
И как пахнет свобода.
— Я прошу всего одну вещь, Макс! Просто… скажи ей, чтоб не лезла! — голос Алины срывался, как струна на старой гитаре. — Это моя кухня, моя квартира, моя жизнь. Почему мне приходится прятать носки, чтобы она их не выкинула?! Это нормально вообще?
— Алиночка, ну ты преувеличиваешь… — Максим виновато мялся на пороге, как школьник, у которого в дневнике двойка за поведение. — Она просто старается помочь. У неё намерения добрые.
— Добрые? Серьёзно? — Алина развернулась и ткнула пальцем в дверцу шкафа. — Она переклеила ценники на контейнерах! Я написала: сахар, а она подписала песок. Я теперь должна гадать, что у меня в банке — еда или кошачий наполнитель?
Максим сглотнул. Вид у него был такой, будто ему предложили съесть эти контейнеры целиком. Вместе с песком.
— Ну… она считает, что так правильнее…
— Да она считает, что я — гость в собственном доме, Максим! — Алина обернулась, волосы упали ей на лицо, и она резко заправила их за ухо. — Она приходит без звонка. Она вытирает пыль с моего ноутбука. Она сортирует моё бельё! Это не помощь. Это… вторжение с элементами пыток!
Максим присел на край дивана и натужно выдохнул. Вроде как собирался что-то сказать, но вместо этого промямлил:
— Ну… она же привыкла заботиться…
— Заботиться?! — Алина рассмеялась так громко, что даже пыль на люстре дрогнула. — Максим, у тебя есть мозг. Где он был, когда твоя мать принесла свой унитаз и вызвала сантехника без согласования со мной?
Максим затравленно посмотрел на пол. Алина сделала шаг вперёд.
— Ещё раз: свой унитаз, Максим. Белый. С золотыми ручками. Унитаз. С. Золотыми. Ручками.
Он попытался отшутиться:
— Ну, может, она думала, ты оценишь… стиль?
— Стиль?! Да у неё вкус, как у вокзальной закусочной! У нас теперь в ванной — интерьер казино из нулевых! Осталось только повесить неоновую надпись «Welcome to Las Vegas», и я подам на развод официально!
Максим встал.
— Алина, ну хватит. Ну правда. Ты же знаешь, она пожилая, ей тяжело одной. Ты упрямая. Она упрямая. Надо как-то находить компромисс…
— Компромисс? — Алина вскинула бровь. — Хорошо. Компромисс. Пусть она берёт унитаз, контейнеры и своё лицо «я всё знаю лучше всех» — и идёт домой.
— Али…
— Я серьёзно, Максим. Либо она уходит из моей квартиры, либо вы оба уходите.
Он замер. Потом сделал шаг вперёд.
— То есть ты меня выгоняешь?
— Нет, я тебя выбираю. Выбираю — быть взрослым. Либо ты мой муж, либо ты сын своей мамы. Одновременно — не получится.
Максим сел. Сильно, тяжело, будто ноги подломились.
— Она просила, чтобы мы переехали к ней… — проговорил он глухо.
Алина обмерла. Секунда. Две. Три.
— Что?
— Ну… у неё ж большая квартира. Просторная. И ей будет спокойнее, если мы…
— Стоп. Ты… согласился?
Он не ответил. Просто смотрел в окно. Глаза стеклянные. Уши красные. Словно его опять отругали в первом классе за то, что забыл выучить стих.
Алина взяла дыхание. Глубокое. Такое, каким дышат пловцы перед заплывом.
— Значит, ты выбираешь маму, — сказала она медленно. — Отлично. Иди. Собирайся. Только захвати с собой унитаз. Он явно ближе тебе, чем я.
Максим резко поднял глаза.
— Ты не можешь… так просто…
— Могу. И ещё как. Вон твой чемодан. Он тоже тебе рад. Надеюсь, в нём тоже золотые ручки.
Максим подошёл к чемодану, как к эшафоту. Молчал. Пытался что-то сказать — и не мог. Потом только прошептал:
— Она старая. Ей плохо одной.
— А мне, видимо, хорошо в этом цирке.
Он не обернулся. Ушёл.
Через два дня Тамара Петровна прислала Алине голосовое:
— Алёна, ну чего ты психуешь? У меня сын. Ты – временная. А я навсегда. Не будь дурой. Пока дверь не захлопнулась.
Алина сидела на подоконнике, босая, в старых тренировках. На столе — кофе. Горький. Как вся эта история. Она посмотрела на сообщение, вздохнула — и нажала «Заблокировать абонента».
Телефон пискнул. Алина поставила чашку на подоконник.
А потом встала. Пошла в ванную. Достала резиновый молоток и аккуратно сняла сиденье с золотыми ручками. Вынесла во двор, аккуратно положила на скамейку.
Рядом с ним она поставила табличку:
«Ищу нового хозяина. Манипуляции — в комплекте».
И вернулась в квартиру. В тишину. В порядок. В свободу.
— Алёна, у нас тут дела, — голос Тамары Петровны в телефоне звучал, как гвоздь по стеклу. — Максим простыл, у него кашель, ты, конечно, не интересуешься, но мне одной тяжело. Я в возрасте, у меня давление. Ну и вообще — это твой муж, не забывай.
Алина молчала. Она шла по рынку с пакетом помидоров в одной руке и телефоном в другой. Уже месяц как была одна. Максим не звонил. Он, судя по редким пересказам общей подруги, «немного погрустил, потом ожил, помогает маме с гипсокартоном». Живёт, в общем.
— Вы не туда звоните, Тамара Петровна, — ровно ответила Алина. — Я вам кто? Сноха бывшая? Или сиделка? Уточните. Я просто, чтоб не перепутать.
— Ну что за тон! Я тебя по-человечески, а ты…
— По-человечески — это когда человека уважают. А вы мне даже имени моего не выучили за два года. Всё Алёна, Алёна… Алина я. А-ЛИ-НА. Или уже неважно?
— Вот именно. Уже и неважно, — огрызнулась та. — Я тебе скажу так, девочка: Максим — мужчина хороший. Просто мягкий. А ты его передавила. Такие, как ты, вечно носятся с этой вашей независимостью. А потом плачут у подруг на кухне.
Алина остановилась. На секунду. Потом посмотрела на свежие, сочные помидоры в пакете и вдруг поняла — не плакала. Ни разу. За месяц. Ни по ночам, ни в ванной, ни в подушку.
— Странно, — ответила она, глядя в небо. — А я, кажется, счастлива. Даже сегодня. Даже сейчас.
И сбросила вызов.
Через неделю они столкнулись. В супермаркете, между молоком и хлебом. Максим был в спортивках. Волосы — как у подростка, только начинающего дружить с расчёской. Глаза — потухшие. Пахло от него курицей гриль и мазью от спины.
— Али… — пробормотал он. — Привет.
— Привет, — кивнула Алина. Без трагедии. Без дрожи. Просто.
— Ты хорошо выглядишь… — добавил он, смотря на неё, как смотрят на пирог, который сам когда-то испёк, а потом выкинул.
— У меня теперь косметика в ванной стоит. Моя, — спокойно сказала она. — Никто не переставляет. Представляешь?
Максим заулыбался неловко:
— Мамина ванная… ну да, тесновата… и унитаз твой она себе поставила. Говорит, «раз выкинули – значит, не заслужили».
Алина рассмеялась. Впервые — искренне.
— Отлично. Пусть сидит на нём и думает, кого ещё ей обустроить по своему вкусу.
Максим кивнул. Постоял. Потом вдруг выдал:
— Я скучаю, Али. Там всё какое-то… странное. Мама теперь всё делает для меня. Готовит, гладит, вещи раскладывает. Даже мои письма читает. Говорит, чтоб я от спама не устал.
— Ты серьёзно? — хмыкнула она. — Тебе тридцать шесть. Ты не в садике. Хотя… знаешь, иногда, чтобы повзрослеть, надо сначала вернуться в ясли.
Он потупился.
— Я… хотел бы всё вернуть. Не к маме, а к тебе. Вернуться.
Алина посмотрела на него спокойно. И вдруг, как вспышка в темноте — поняла: нет уже в ней той боли. Нет обиды. Есть лишь усталость и ясность. Как после генеральной уборки.
— Максим, — мягко, без насмешки. — Я сдавала старые вещи в благотворительный фонд. Среди них был один фиолетовый свитер. Помнишь, с пятном от борща?
— Помню, — кивнул он.
— Я его почти оставила. Потому что «вдруг пригодится». А потом поняла — не пригодится. Просто жалко выбросить. Но это не повод оставлять мусор дома.
Он не ответил.
А она развернулась и пошла к кассе.
Вечером того же дня, Алина пришла домой. Чисто. Тихо. На плите — чайник. В шкафу — помидоры, хлеб, сыр.
На холодильнике висела записка. Написанная ею — себе.
«Ты справилась. Ты молодец. Никто больше не тронет твой унитаз. Никогда».
Она уселась на кухне. Открыла ноутбук. Написала заявление на развод. Прямо сейчас. Без истерики. Без сцен. Просто — точка в предложении, которое давно надо было закончить.
А потом, не разогревая, съела помидор, прямо так, с солью, как в детстве. Он был вкусный. Сочный. И впервые — не напоминал о компромиссах.
ФИНАЛ.
Алина осталась в своей квартире. Своей жизнью. С собой.
Максим остался с матерью и золотыми ручками. Возможно, навсегда.
И это — тоже финал. Только не её.
