Дверной звонок застал Инну за глажкой рубашки Алексея. Она машинально провела утюгом по воротничку, прежде чем пойти открывать — привычка доводить начатое до конца въелась намертво после полутора лет терапии.
В глазок было не разглядеть — кто-то прислонился к двери. Инна накинула цепочку.
— Кто там?
— Инн, это я. Открой, пожалуйста.
Утюг выпал из руки, больно ударив по босой ноге. Голос Романа она узнала бы и через десять лет, и через сто. Только вот прошло всего два года с того дня, когда он хлопнул дверью их — теперь уже только её — квартиры.
— Чего тебе?
— Открой. Мне правда нужно поговорить.
Инна приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Роман стоял на пороге с младенцем на руках. Ребёнок спал, уткнувшись носом в отцовскую куртку. На вид — месяцев восемь, не больше.
— Твой? — Инна удивилась, как ровно прозвучал её голос.
— Да. Сын. Можно войти?
— Нет.
— Инн, ну не стой же ты… Ребёнок простудится.
— На улице плюс двадцать пять. Говори, что надо.
Роман переступил с ноги на ногу. Выглядел он неважно — небритый, помятый, под глазами синяки. Раньше Инна бросилась бы накормить, напоить чаем, уложить спать. Раньше было давно.
— Марина ушла.
— Кто такая Марина?
— Ну… Светлана. Мать Димки.
— А, та самая, к которой ты свалил, когда я была, цитирую, «жирной истеричкой, которая довела себя до выкидыша»? Припоминаю.
Роман поморщился.
— Инн, ну зачем ты так… Я тогда сгоряча. Ты же знаешь, я не хотел…
— Знаю. Ты вообще редко чего хочешь. Обычно всё само собой получается. И любовница сама собой заводится, и жена сама собой становится виноватой в том, что потеряла ребёнка.
Младенец на руках Романа зашевелился, открыл глаза — карие, отцовские. Инна почувствовала, как внутри кольнуло — совсем чуть-чуть, как память о старой боли.
— Она бросила его, — выпалил Роман. — Просто ушла и всё. Оставила записку, что не создана для материнства. Инн, я не справляюсь. Я уже неделю не сплю, он постоянно плачет, я не знаю, что делать…
— Найми няню.
— Я пытался! Никто не хочет работать с таким маленьким, а те, кто хочет — просят космические деньги. У меня их нет. Светка… Марина забрала все накопления.
— Печально. Что-то ещё?
— Инна, ну перестань. Мы же семья. Были семьёй.
— Были. Ключевое слово.
Роман прижал ребёнка крепче. Мальчик заплакал — тихо, безнадёжно, как плачут дети, которые уже поняли, что их не услышат.
— Возьми нас обратно.
Инна рассмеялась. Не истерично, не зло — просто рассмеялась, как смеются над неудачной шуткой.
— Рома, ты серьёзно?
— Абсолютно. Инн, посмотри — тебе всегда хотелось ребёнка. А у меня есть ребёнок, которому нужна мать. Ты станешь ему прекрасной мамой, я знаю. А я… я понял, что натворил. Понял, какую дуру свалял. Прости меня. Давай начнём сначала.
— С чужим ребёнком?
— Он не чужой, он мой! А значит — и твой тоже может стать.
Инна покачала головой.
— Знаешь, Рома, два года назад я бы, наверное, согласилась. Взяла бы тебя обратно, полюбила бы твоего сына, как родного. Простила бы всё — и то, как ты называл меня коровой, когда я заедала горе шоколадом. И то, как говорил, что это я виновата в выкидыше — недосмотрела, не доходила. И даже то, как признался в измене в день, когда мы должны были забирать кроватку для нашей дочки.
— Инн…
— Помолчи. Я говорю. Знаешь, что самое смешное? Я действительно считала себя виноватой. Полтора года ходила к психологу, чтобы перестать. Сбросила те самые пятнадцать килограммов, которые тебя так бесили. Нашла новую работу. И даже — представь себе — нашла мужчину, который считает меня красивой. Который сейчас в командировке, но через два дня вернётся, и мы наконец съедемся.
— У тебя кто-то есть? — Роман выглядел так, будто его ударили.
— Да, представь себе. Оказывается, я вполне себе привлекательная женщина, а не «бесформенная клуша», как ты любил повторять.
— Я был идиотом…
— Был. И остался. Идиотом, который думает, что может прийти через два года с ребёнком от любовницы и потребовать прощения. Знаешь что, Рома? Иди-ка ты домой. К маме поезжай — она точно поможет с внуком. Или к сестре. У тебя большая семья, справитесь.
— Инна, ну нельзя же быть такой жестокой! Подумай о ребёнке!
— Я думаю. Мне его жаль. Но это не мой ребёнок и не моя ответственность. Моя ответственность — это моя жизнь, которую я с таким трудом склеила по кусочкам после тебя.
Роман попытался было просунуть ногу в дверь, но Инна аккуратно отодвинула его назад.
— Всё, Рома. Разговор окончен.
— Ты пожалеешь! — выкрикнул он. — Пожалеешь, что упустила шанс! Будешь старой девой, никому не нужной!
— Возможно. Но это будет моё решение и моя жизнь. Счастливо.
Инна закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. За дверью Роман ещё что-то кричал, потом послышались удаляющиеся шаги. Ребёнок плакал — всё так же тихо и безнадёжно.
Инна прошла на кухню, налила себе воды. Руки совсем не дрожали — это было хорошим знаком. Села за стол, достала телефон. На экране высветилось сообщение от Алексея: «Скучаю. Послезавтра буду. Люблю тебя».
Она улыбнулась и начала печатать ответ. За окном шумел июльский вечер — дети во дворе играли в прятки, из соседней квартиры доносился запах жареной картошки, кто-то включил «Любэ» на полную громкость.
Жизнь продолжалась. Её жизнь. Без Романа, без его ребёнка, без чувства вины за то, в чём она не была виновата.
Дверной звонок больше не звенел. Инна допила воду и вернулась к глажке. Рубашка Алексея всё ещё ждала её на гладильной доске — морская волна, его любимая. Он будет рад увидеть её выглаженной.
Инна включила утюг и принялась за работу, напевая себе под нос старую песню про белые розы. Ту самую, которую пела мама, когда Инна была маленькой и всё в жизни казалось простым и понятным.
Теперь всё стало сложнее. Но, как ни странно, правильнее.
В прихожей валялась погремушка — должно быть, выпала из кармана Романа. Инна подняла её, повертела в руках. Обычная погремушка, жёлтый пластиковый жирафик с гремящими шариками внутри.
Выбросила в мусорное ведро, не оглядываясь.
Прошлое должно оставаться в прошлом. А будущее… Будущее она построит сама. Без призраков, без чувства вины, без чужих детей.
Только она, Алексей и та жизнь, которую они создадут вместе.
Может быть, когда-нибудь у них появятся свои дети. А может, и нет. Это уже не так важно.
Важно было другое — она больше не позволит никому решать за неё, что ей нужно для счастья.
Это знание грело лучше июльского солнца.
