— Марина Михайловна, вас беспокоит, — ассистентка протянула телефонный аппарат через весь рабочий стол.
Марина подняла взгляд от кипы финансовых отчётов. Кто осмелился отвлекать её в самый разгар квартального закрытия? Она взяла трубку и увидела на дисплее совершенно незнакомый номер.
— Я слушаю.
— Марина? Это Лариса.
Рука с трубкой замерла в воздухе. Тридцать лет. Три десятилетия полного, звенящего молчания, и вдруг голос сестры, словно они расстались лишь вчера.
— Мне необходимо тебя увидеть, — продолжала Лариса, пока Марина не могла произнести ни слова. — Это не терпит отлагательств.
— С чего вдруг такая спешка? — Марина наконец нашла голос, но он прозвучал чужеродно, непривычно холодно.
— Андрей умер.
Слова повисли в воздухе тяжёлыми, невидимыми гирями. Марина почувствовала, как что-то внутри болезненно сжалось, а затем резко отпустило. Андрей. Имя, которое она не произносила вслух ни разу за всю свою сознательную жизнь.
— И какое это имеет ко мне отношение? — спросила она предельно ровно.
— Он оставил для тебя послание.
Марина прикрыла глаза. Чего ещё не хватало — призраков из прошлого, которое она с такой тщательностью закапывала все эти долгие годы.
— Что за послание?
— Приезжай в кафе «Свидание» на Крещатике, ровно в семь вечера. Я всё объясню.
В трубке послышались короткие гудки. Марина долго смотрела на телефон, пытаясь осознать, что именно сейчас произошло.
В семь вечера она сидела в салоне своего автомобиля прямо напротив кафе и курила. Бросила эту привычку лет двенадцать назад, но сегодня по дороге купила пачку сигарет. Руки слегка дрожали.
Сквозь стекло она увидела Ларису за столиком в углу зала. Сестра сильно изменилась — лицо казалось усталым, а в тёмных волосах уже проглядывала первая серебристая седина. Но Марина узнала бы её из тысячи.
Марина затянулась последний раз, выбросила окурок и вошла в кафе.
— Здравствуй, — тихо сказала Лариса, когда Марина опустилась на стул напротив.
— Где письмо? — Марина не стала тратить время на приветствия.
Лариса достала из своей сумки пожелтевший, старый конверт и положила его на стол между ними.
— Сначала я должна кое-что тебе рассказать.
— Давай без лишних, пустых слов, — Марина скрестила руки на груди. — Что там написано?
— То, чего ты не знала все эти три десятилетия.
Марина потянулась за конвертом, но Лариса накрыла её руку своей.
— Марина, я знала правду. Я всегда её знала.
— Какую правду?
Лариса отвела взгляд в сторону, но руки не убрала.
— Андрей тебя не бросал. И он тебя не предавал.
В голове у Марины что-то резко щёлкнуло, но она не сразу смогла осознать смысл этих слов.
— О чём ты говоришь?
— Ему сообщили, что ты выходишь за другого. Мать показала ему фотографии тебя с каким-то мужчиной. Она сказала, что ты сама его оставила.
Марина почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног.
— Мать? Наша Светлана Степановна?
— Да.
— Зачем?
Лариса крепко сжала губы.
— Потому что она панически боялась остаться в одиночестве. Она прекрасно знала, что если ты уедешь с Андреем, то ты больше никогда не вернёшься к ней.
Марина вырвала руку и схватила конверт. Она развернула письмо и начала читать до боли знакомый почерк:
«Марина, если это письмо попало тебе в руки, значит, меня уже нет. И мне нечего больше бояться потерять. Я должен открыть тебе правду, которую узнал слишком поздно.
Я не уходил от тебя. Я искренне думал, что ты предпочла иного. Твоя мать показала мне снимки твоей регистрации. Я был молод и поверил этому.
Когда истина мне открылась, было уже слишком поздно. У меня была семья с Ларисой, родились дети. Но я никогда не забывал тебя, ни на один день.
Прости меня, если когда-нибудь сможешь.»
Марина перечитала послание дважды, прежде чем весь его чудовищный смысл полностью дошёл до неё.
— Ты знала, — медленно, по слогам, произнесла она, поднимая взгляд на сестру. — Все эти годы ты знала, и хранила молчание?
Лариса кивнула, не поднимая глаз.
— Почему?
— Потому что я боялась потерять маму.
Марина рассмеялась — коротко, жёстко, злобно.
— Ты была готова сломать мне жизнь, чтобы не лишиться маминого одобрения?
— Мне было шестнадцать, Марина! Я не могла понять…
— Не могла? А в восемнадцать ты понимала? В двадцать? В тридцать?
Лариса молчала.
— Отвечай мне! — Марина с силой ударила ладонью по столу, отчего соседние посетители кафе обернулись. — Когда ты собиралась мне всё рассказать?
— Никогда, — прошептала Лариса.
Марина встала так резко, что стул опрокинулся с грохотом.
— Вы обе просто нелюди! — процедила она сквозь зубы и, не оборачиваясь, выбежала из кафе.
Дома Марина долго ходила из угла в угол по квартире, пытаясь вместить в сознание услышанное. Тридцать лет ненависти к родной сестре. Тридцать лет глубокого одиночества. И всё это — из-за чудовищного материнского эгоизма.
Она взяла телефон и набрала номер матери.
— Алло, доченька, — голос Светланы Степановны был бодрым и весёлым, как всегда.
— Мне нужно поговорить с тобой. Срочно.
— Что-то произошло?
— Да, мам. Я узнала всю правду.
Пауза затянулась.
— Какую именно правду?
— Не нужно со мной играть. Ты прекрасно понимаешь, о чём именно я говорю. Об Андрее. О том, как ты ему солгала.
— Откуда ты…
— Неважно откуда. Жди меня. Я уже в пути.
Мать жила в той же самой двухкомнатной квартире, где выросли Марина с Ларисой. Ничего не изменилось — те же выцветшие обои, та же старая мебель, тот же устойчивый запах варёной картошки и старинных духов.
Светлана Степановна встретила дочь в своём домашнем халате, волосы небрежно убраны в привычный пучок. В руках она держала кухонное полотенце, которым нервно вытирала руки.
— Присядь, — сказала Марина, указывая на диван.
Мать послушно села.
Марина достала из сумки письмо Андрея и протянула ей.
— Прочти.
Светлана Степановна медленно развернула пожелтевший листок, пробежала глазами по строчкам. Когда закончила, она аккуратно сложила письмо и положила его на журнальный столик.
— Ну и что ты хочешь сейчас от меня услышать? — спросила она совершенно спокойно.
— Истину. Почему ты это сделала?
— Потому что не хотела тебя терять.
Марина засмеялась.
— Терять? Да ты меня на самом деле никогда и не имела! Ты просто решила, что имеешь полное право распоряжаться моей жизнью!
— Я — твоя мать. И я лучше знала, что тебе будет во благо.
— Во благо? — Марина резко вскочила с места. — Тридцать лет мучительного одиночества — это благо? Ненависть к сестре — это благо?
Мать пожала плечами.
— Зато ты находишься рядом. Помогаешь мне, заботишься.
— Ты мной пользуешься!
— Я делаю лишь то, что должна делать любящая мать.
Марина остановилась и внимательно, почти изучающе посмотрела на Светлану Степановну. Та сидела прямо, руки сложены на коленях, лицо было абсолютно спокойным. Ни тени вины, никаких сожалений.
— Ты даже не раскаиваешься, да?
— Нет.
— А если бы я тогда всё узнала и уехала?
— Но ты не уехала.
Марина почувствовала, как внутри всё окончательно холодеет.
— Ты была готова пожертвовать моим счастьем ради собственного покоя?
— Да.
Простое, чёткое «да». Без объяснений, без жалких попыток оправданий.
Марина взяла сумку.
— Понятно. Тогда нам действительно больше не о чем говорить.
— Ты что же, собираешься разорвать со мной все отношения из-за какой-то давней, старой истории?
Марина остановилась у самой двери.
— Давней? Мать, я потратила три десятилетия своей жизни на ненависть, которая была построена на твоей лжи. Тридцать лет! А ты называешь это давней историей?
— Прошлого тебе уже не вернуть.
— Не верну. Но и тебя не прощу. Никогда.
Она вышла из квартиры, не оглянувшись.
Через неделю Лариса снова позвонила.
— Можно я к тебе приеду?
Марина долго молчала, прежде чем ответить.
— Зачем?
— Поговорить. Попытаться… объяснить всё.
— Объяснить что? Что ты тридцать лет молчала, зная всю правду?
— Да.
Марина устало потёрла виски. Ярость постепенно уходила, оставляя после себя странную, тяжёлую пустоту.
— Приезжай.
Лариса пришла с большим пакетом любимых конфет и букетом ароматных астр. Марина усмехнулась — сестра помнила её любимые цветы.
— Спасибо, — сказала она, принимая букет.
Они сели на кухне. Лариса достала из сумки старую фотографию — они в детстве, лет десяти и семи, обнимаются и искренне смеются.
— Помнишь этот день? — тихо спросила сестра.
— Помню.
— Марина, я знаю, что мне нет и не может быть прощения. И я не стану его просить. Но я хочу, чтобы ты знала… я жалею. Каждый день из этих тридцати лет я сожалею.
— Но ты молчала.
— Молчала, — кивнула Лариса. — Потому что я оказалась трусихой. Потому что боялась потерять и тебя, и маму. А в итоге потеряла тебя на тридцать лет.
Марина налила чай, придвинула чашку сестре.
— А теперь что? Ты думаешь, мы обнимемся и просто забудем обо всём?
— Нет. Я думаю… быть может, мы сможем попробовать начать заново. Как будто мы совершенно чужие друг другу люди, которые только сейчас знакомятся.
Марина задумалась. Ненависть, которая жила в ней столько лет, внезапно показалась ей невероятно усталой, ненужной. Лариса была не главной виновницей — она была всего лишь жертвой материнских манипуляций. Слабой, испуганной, но всё же жертвой.
— У тебя есть дети? — спросила Марина.
— Двое. Сын и дочь. Они уже совсем взрослые.
— Расскажешь мне о них?
Лариса осторожно, чуть робко улыбнулась.
— Расскажу. А ты… как жила? Работа, друзья?
— Работа есть. Друзей… мало. Я не очень умею доверять людям.
Лариса кивнула, понимающе.
— А с мамой ты больше не общаешься?
— Нет. И не собираюсь.
— Она очень сильно расстроена.
Марина поставила чашку на стол резче, чем хотела.
— Лариса, не нужно. Я могу попытаться простить тебя — ты была ребёнком, когда это началось. Но её я не прощу никогда. Она прекрасно знала, что делает. И до сих пор не жалеет.
— Понимаю.
Они ещё около часа сидели за столом, осторожно, шаг за шагом рассказывая друг другу о прожитых годах. Лариса работала воспитательницей в детском саду, была замужем за Андреем двадцать восемь лет, родила двоих детей. Андрей скончался от внезапного инфаркта — в один день. Перед смертью он успел написать только одно послание — Марине.
— Он очень часто вспоминал о тебе, — тихо сказала Лариса. — Особенно в последние годы.
— Не надо, — остановила её Марина. — Этого уже не исправить.
Когда Лариса собралась уходить, Марина проводила её до двери.
— Ты позвонишь мне? — спросила сестра.
— Не знаю. Наверное.
— Я буду ждать.
Марина закрыла за ней дверь и прислонилась к ней спиной. Прощать она не собиралась — ни мать, ни сестру. Слишком много ушло лет, слишком много осталось боли. Но жить дальше с этой болью она тоже категорически не хотела.
Может быть, с Ларисой что-то получится. Возможно, они действительно смогут познакомиться заново — как чужие люди, у которых вдруг обнаружилась общая, трагическая история.
С матерью — никогда.
Марина подошла к окну и посмотрела на вечерний Киев. Где-то там, в той же самой двухкомнатной квартире, сидела Светлана Степановна и, возможно, впервые за много лет понимала, что некоторые решения имеют очень высокую цену, которую приходится платить всю оставшуюся жизнь.
А может быть, и не понимала. И это уже не имело никакого значения.
Важно было другое — Марина наконец-то знала правду. И больше не собиралась тратить свою жизнь на чужую, подлую ложь.
Эта история — настоящее предостережение о том, как родительский эгоизм может буквально искалечить жизнь взрослого ребёнка. Марина потеряла любовь и 30 лет жизни, а её сестра, Лариса, 30 лет жила с этим страшным грузом тайны.
Как вы думаете, справедливо ли, что Марина готова попытаться восстановить связь с Ларисой, которая молчала, но категорически не желает простить свою мать, которая была первопричиной всей этой лжи? Можно ли оправдать молчание страхом?
