— Никогда бы не подумала, что услышу такое спустя столько лет. И жили же ведь с тобой по человечьи… Или скажешь плохо? А тут раз… Быстро же ты мне нашел замену, — произнесла Наталья, глядя на мужа через стол.
Её пальцы едва заметно подрагивали, сжимая чашку с нетронутым кофе. Утренний свет падал на скатерть, высвечивая потертости на любимой льняной ткани, купленной ещё на их двадцатилетие. Каждая из этих маленьких примет совместной жизни сейчас отзывалась болью где-то под ребрами.
Андрей поднял глаза, в которых плескалось что-то незнакомое, чужое. Он изменился за последние месяцы: новая стрижка, дорогой парфюм, модная рубашка. Всё это кричало о попытке вернуть молодость, словно дорогие вещи могли стереть прожитые годы.
— Тридцать лет — достаточный срок, чтобы понять, что мы друг другу не подходим, — его голос звучал отстраненно, будто он говорил о ком-то постороннем.
— Тридцать лет назад ты говорил иначе, — Наталья поставила чашку на стол, выпрямила спину. В её памяти всплыл тот вечер: они в родительском доме, отец хмурится, разглядывая молодого жениха, а тот, волнуясь, но твердо произносит слова о вечной любви. — Помнишь, как просил у моего отца благословения? Как клялся любить вечно?
— Мы все были молоды и говорили глупости, — он отмахнулся, словно от назойливой мухи. — Жизнь не стоит на месте.
Солнечный луч, пробившийся сквозь тюль, упал на его лицо, высветив новые морщины, появившиеся словно за одну ночь. Наталья смотрела на человека напротив и не узнавала того юношу, который когда-то принес ей охапку сирени под окна общежития, того мужчину, который держал её за руку при рождении их первенца, того отца, который учил сына кататься на велосипеде.
— Значит, все было глупостью? — её голос звучал тихо, но твердо. — Рождение детей? Строительство дома? Бессонные ночи у постели больного Димки? Наши мечты, планы, надежды — все это ничего не стоит?
— Не передергивай, — Андрей поморщился, будто от зубной боли. — Я говорю о нас с тобой. Мы давно живем по привычке. А я встретил Веру и…
— И что? — Наталья подалась вперед. В груди разгорался жгучий комок боли и обиды. — Она вернула тебе молодость? Напомнила, каково это — чувствовать себя восемнадцатилетним? Только знаешь что, Андрей? Молодость не вернешь. Можно сколько угодно притворяться, но время не обманешь.
— Она напомнила мне, каково это — чувствовать себя живым, — он произнес эти слова с какой-то особенной интонацией, словно открывал великую истину. — С ней я снова чувствую вкус жизни, понимаешь? Не это однообразное существование, не эти бесконечные разговоры о внуках и болячках…
За окном шелестели листвой березы, посаженные ими в первую весну после свадьбы. Теперь их кроны поднимались до пятого этажа. Наталья помнила, как они сажали эти деревца: Андрей копал ямки, она поддерживала хрупкие стволы, а потом они вместе поливали саженцы, мечтая о том, как когда-нибудь их внуки будут качаться на качелях под этими березами.
— Мне обидно… — Наталья провела пальцем по ободку чашки. — Обидно не то, что ты уходишь. А то, как легко ты перечеркиваешь все, что было между нами. Словно и не было этих лет, словно мы не делили радости и горести, словно не строили жизнь вместе.
Андрей поднялся из-за стола. Его новый кожаный портфель стоял наготове у двери — он явно готовился к этому разговору, планировал его:
— Я заеду за вещами в субботу. Постарайся быть дома.
Дверь закрылась за ним, и Наталья осталась одна в квартире, хранящей следы их общей жизни. Фотографии на стенах складывались в историю их семьи: вот они молодые, счастливые, на фоне загса; вот первый день рождения сына; вот поездка на море всей семьей; вот серебряная свадьба в кругу друзей. Старое кресло, купленное на первую зарплату, все еще стояло в углу — потертое, но такое уютное. На полках теснились книги, которые они читали вместе длинными зимними вечерами, обсуждая прочитанное за чашкой чая.
Она подошла к окну. Внизу Андрей садился в машину — новенький кроссовер, купленный недавно в кредит.
«Хочу начать новую жизнь с чистого листа,» — сказал он тогда. Она не придала значения этим словам, списала на кризис среднего возраста. А он уже тогда все решил, уже планировал свой уход, свое предательство.
Следующие месяцы превратились для Натальи в бесконечную череду серых дней. Она механически ходила на работу в библиотеку, где проработала последние двадцать лет, улыбалась читателям, расставляла книги по полкам. Коллеги старались не заговаривать с ней о личном, но она замечала их сочувственные взгляды.
— Мам, может к нам переедешь? — предлагал сын, заезжая в очередной раз. — Места хватит, внучка будет рада.
— Спасибо, Димочка, но нет, — она качала головой. — Мне нужно научиться жить заново. Самой.
Однажды вечером раздался звонок. Подруга Ирина, задыхаясь от волнения, сообщила:
— Представляешь, видела твоего Андрея с этой… в торговом центре. Она его за руку таскала по бутикам, как мальчишку. А он улыбается, довольный…
— Ир, не надо, — перебила Наталья. — Это его жизнь. Теперь его жизнь.
Но ночью, лежа в пустой кровати, она представляла эту картину снова и снова. Как он покупает новые вещи, стараясь выглядеть моложе. Как эта женщина, Вера, выбирает ему рубашки, поправляет воротник, проводит рукой по плечу — теми же жестами, что когда-то принадлежали только ей, Наталье.
Прошло полгода. Наталья медленно шла по коридору онкоцентра, держа в руках результаты анализов подруги. Ирина недавно обнаружила уплотнение, и Наталья вызвалась сопровождать её на обследования.
Сквозь матовое стекло окон пробивался тусклый свет осеннего дня. Больничные стены, выкрашенные в бледно-зеленый цвет, навевали тоску. Пахло лекарствами и хлоркой.
Возле кабинета она увидела его. Андрей сидел на банкетке, ссутулившись, будто пытаясь стать меньше. От его недавней самоуверенности не осталось и следа. Его некогда густые волосы поредели, щеки впали, а под глазами залегли глубокие тени. Даже дорогой костюм висел на нем как на вешалке.
— Андрей? — она остановилась, не веря своим глазам.
Он вздрогнул, поднял голову. В его взгляде промелькнул испуг, потом стыд: — Наташа…
— Что ты здесь делаешь?
— Я… — он запнулся, сглотнул. Его пальцы нервно теребили результаты анализов. — У меня поджелудочная. Четвертая стадия. Так внезапно. Я думал просто панкреатит разыгрался, а вот оно что…
Наталья медленно опустилась рядом. Мысли путались. Еще утром она думала, что больше никогда не заговорит с этим человеком, а сейчас…
— А Вера? — вопрос вырвался сам собой.
— Ушла, — он горько усмехнулся. — Сказала, что не подписывалась быть сиделкой. Что у неё вся жизнь впереди.
Молчание повисло между ними, тяжелое, как свинцовое небо за окном. В этой тишине слышно было, как где-то вдалеке переговариваются медсестры, как шуршат колеса каталки по линолеуму.
— Помощь нужна? — наконец спросила Наталья.
— Я, наверное, и не достоин, — он опустил глаза. — После всего, что я сделал…
— Хорошо, что понимаешь, — она помолчала, разглядывая его исхудавший профиль. — Но я в себе человечность не растеряла. Если надо — помогу.
Потянулись дни, наполненные больничной рутиной. Наталья договаривалась с врачами, добывала редкие лекарства, просиживала часы в палате. Она сама не понимала, почему делает это. Может быть, потому что никто не заслуживает уходить в одиночестве. Может быть, потому что тридцать лет совместной жизни нельзя просто выбросить, как ненужную вещь.
— Спасибо, что пришла, — Андрей лежал на больничной койке, исхудавший до неузнаваемости. От прежнего лощеного мужчины не осталось и следа. — Я не заслуживаю твоей доброты.
— Перестань, — Наталья поправила капельницу. Её руки двигались уверенно — она уже научилась обращаться с медицинским оборудованием. — Лучше расскажи, что врачи говорят.
— Говорят, осталось месяца три, может, четыре, — он произнес это спокойно, словно речь шла о ком-то другом. — Знаешь, я не боюсь уйти. Боюсь, что не успею…
— Что не успеешь?
— Попросить прощения. У тебя, у детей. Объяснить, почему я так поступил. Хотя сам уже не понимаю причин.
За окном палаты догорал закат, окрашивая стены в нежно-розовый цвет. В этом свете лицо Андрея казалось почти прежним, молодым.
— Я… — он повернул голову к окну, — я только сейчас понял, каким был счастливым все эти годы. А потом все разрушил. Погнался за призраком молодости, за иллюзией новой жизни.
— Не мучай себя, — Наталья присела на край кровати. — Что было, то было.
— Помнишь наш первый Новый год вместе? — неожиданно спросил он. — Когда мы остались без света, и ты достала все свечи, какие нашлись в доме?
— Помню, — она улыбнулась, и в памяти всплыл тот вечер: маленькая комната в общежитии, мерцание свечей, запах мандаринов. — Ты еще сказал, что это самый романтичный праздник в твоей жизни.
— А помнишь, как мы Димку из роддома забирали? Ты так боялась его уронить…
— Зато ты его держал, как настоящий профессионал, — она тихо рассмеялась. — Хотя сам трясся от страха.
Они говорили до глубокой ночи, перебирая воспоминания, как старые фотографии. Каждое из них теперь виделось иначе — словно пыль стерли с драгоценного камня, и он засверкал новыми гранями.
— А помнишь, как ты меня на мотоцикле катал? — Наталья подоткнула ему одеяло. — Я так боялась, но не показывала виду.
— Я знал, что боишься, — улыбнулся Андрей. — Чувствовал, как ты дрожишь, когда прижималась ко мне. Но ты была такая храбрая…
В дверь заглянула медсестра:
— Наталья Сергеевна, уже поздно…
— Я скоро, Леночка, — кивнула Наталья. — Еще пять минут.
— Не уходи, — вдруг попросил Андрей. В его голосе прозвучал детский страх одиночества. — Расскажи еще что-нибудь. О чем угодно.
Она осталась. Говорила о внучке, о том, как та пошла в первый класс, как гордо несла букет астр, как старательно выводит первые буквы.
— Я бы хотел её увидеть, — прошептал Андрей. — Можно?
— Конечно, — Наталья сжала его руку. — Я завтра же поговорю с Димой.
Следующим утром в палату вошел их сын. Остановился у двери, глядя на осунувшееся лицо отца.
— Здравствуй, пап, — голос звучал хрипло.
— Дима… — Андрей попытался приподняться на подушках. — Прости меня, сынок.
— За что? — Дмитрий подошел ближе, сел на стул у кровати.
— За всё. За то, что предал вашу маму. За то, что не был рядом последние месяцы. За то, что пропустил первое сентября Алёнки…
— Знаешь, — Дмитрий помолчал, подбирая слова, — я долго злился на тебя. Очень злился. Не мог понять, как ты мог так поступить с мамой. А потом…
— Что потом?
— Потом увидел, как она ухаживает за тобой. И понял: вот оно, настоящее. Не красивые слова о любви, не романтические жесты. А это — быть рядом, когда тяжело. Принимать человека со всеми его ошибками.
Андрей закрыл глаза, по щеке скатилась слеза:
— Я не заслужил такой семьи.
— Заслужил или нет — не нам решать, — Дмитрий взял отца за руку. — Алёнка придет после школы. Она нарисовала тебе рисунок.
К вечеру Андрею стало хуже. Наталья сидела рядом, вслушиваясь в его прерывистое дыхание. За окном мерцали первые звезды.
— Наташа, — позвал он едва слышно.
— Да?
— Помнишь, ты спрашивала, почему я ушел?
— Помню.
— Я испугался старости, — его голос дрожал. — Увидел первую седину, морщины и… испугался. Решил, что еще могу начать сначала. Глупо, да?
— Мы все боимся времени, — она поправила подушку. — Только вот убежать от него невозможно.
— А ты не боишься?
— Боюсь, — призналась она. — Но знаешь… Когда я смотрю на наших внуков, на то, как растет Алёнка, я понимаю: это и есть настоящая жизнь. Не вечная молодость, а возможность видеть, как продолжается твой род.
Андрей закашлялся, Наталья помогла ему попить воды.
— Ты всегда была мудрее меня, — прошептал он. — Всегда видела главное.
В последние дни он уже почти не приходил в сознание. Наталья не отходила от его постели, держала за руку, вытирала испарину со лба. Иногда он открывал глаза и улыбался ей — той самой улыбкой, которую она помнила с юности.
— Можно я посплю? — спросил он однажды вечером, как спрашивал в детстве их маленький сын. — Ты побудешь со мной?
— Спи, — она сжала его руку. — Я никуда не уйду.
В палате было тихо. Наталья смотрела на его лицо, такое спокойное сейчас, и думала о том, как странно устроена жизнь: иногда нужно потерять что-то, чтобы понять его истинную ценность.
Андрей не проснулся. Ушел тихо, во сне, всё еще держа её за руку. А она сидела рядом до самого утра, пока первые лучи солнца не коснулись его лица, делая его совсем молодым — таким, каким она встретила его когда-то, в далекой весенней юности.
На похоронах было немноголюдно. Дети, несколько близких друзей, коллеги с работы. Вера не пришла — говорили, она уже встречается с кем-то другим, моложе.
Наталья стояла у свежего холма, и ветер играл лентами траурных венков. Она не плакала — все слезы выплакала за эти месяцы. Сейчас она думала не о предательстве и боли последнего года, а о тех тридцати годах, что они прожили вместе. О каждом дне, каждом годе, каждом мгновении счастья и горя, разделенном на двоих.
— Мам, — Дмитрий подошел к ней, обнял за плечи. — Поедем домой? Алёнка ждет.
— Да, сынок, — она в последний раз посмотрела на могилу. — Глупо, наверное, но я благодарна твоему отцу.
— За что?
— За то, что научил меня главному: настоящая любовь — это не страсть и не романтика. Это готовность остаться рядом, когда весь мир отвернулся. Это способность прощать, даже когда простить, казалось бы, невозможно.
Она повернулась к сыну:
— А еще за то, что у меня есть ты. В тебе живет всё лучшее, что было в нем. И пока ты есть, пока растет Алёнка — он всегда будет с нами.
Они шли по кладбищенской аллее, и осенние листья шуршали под ногами. Впереди ждала жизнь — другая, новая, но в ней оставались любовь, прощение и память. А значит, ничто не заканчивается просто так.
