Даша проснулась от того, что Егорка барабанил ей по щеке липкой ладошкой. В комнате было темно — декабрьское утро в Питере не торопилось начинаться.
— Де-да! — радостно заявил малыш и ткнул пальцем в сторону двери.
— Спи ещё, солнышко. Дедушка придёт вечером.
Но Егорка уже полз к краю кровати, решительно намереваясь начать день. Даша поймала его за пижамные штанишки и притянула обратно. Пахло молочной кашей и подгоревшим яблоком — вчера забыла выключить мультиварку.
— Де-да! — настаивал сын, теперь уже с возмущением.
Это слово он выучил первым. Не «мама», не «дай», а именно «деда». Отец так растрогался тогда, в августе, что расплакался прямо на детской площадке. Стоял, огромный, в своей вечной кожаной куртке, и утирал слёзы рукавом, пока соседки смотрели с недоумением.
Даша включила ночник и посмотрела на телефон. Половина шестого. Три пропущенных от отца.
Сердце ухнуло вниз.
Она перезвонила, прижимая Егорку к себе свободной рукой. Гудки тянулись бесконечно долго.
— Дашка? — голос отца был хриплым, незнакомым.
— Папа, что случилось?
— Я… я в Мариинской. Третье отделение. Сердце прихватило ночью.
Егорка вырвался и пополз к игрушкам, довольно бормоча своё любимое «де-да-де-да». Даша смотрела, как он тащит плюшевого медведя — подарок деда на первый день рождения.
— Насколько всё серьёзно?
— Не знаю пока. Врачи ничего толком не говорят. Слушай, Даш… — он замолчал, потом выдохнул: — Ты это… береги себя и малого. Ладно?
— Папа, не говори так. Я сейчас соберусь, приеду.
— Не надо. С Егоркой-то куда? Тут всё равно не пускают. Вечером приедешь, если отпустят в общую палату.
Даша кивнула, забыв, что он не видит. В горле стоял ком. Она вспомнила, как год назад сидела на этой же кровати, только живот был огромный, и отец гладил его своей шершавой ладонью, приговаривая: «Ну, внучок, ну, богатырь будет».
А до этого — как выгоняла Тимура. Как тот кричал про испорченную жизнь и что она специально залетела. Как потом сидела на кухне до утра, глядя в темноту за окном и не зная, что делать дальше.
И как отец приехал на следующий день — она даже не звонила ему, просто соседка Клавдия Петровна проболталась. Вошёл, посмотрел на её заплаканное лицо и спросил только: «Ребёнок будет?» А когда кивнула, обнял так, что рёбра затрещали, и прошептал в макушку: «Вот и славно. Вот и хорошо. Внук у меня будет или внучка».
Галина Львовна потом такой скандал устроила — посуду била, кричала, что он старый дурак, что Дашка специально это подстроила. Отец тогда молча собрал вещи и ушёл. Снял однушку неподалёку и с тех пор каждый день приходил — то продукты принесёт, то с ремонтом поможет, то просто чаю попить.
— Де-да! — Егорка подполз обратно и уставился на неё серьёзными серыми глазами. Отцовскими глазами.
— Да, милый. Деда. Он… он обязательно придёт.
Даша прижала сына к себе и уткнулась носом в его мягкие волосы. Пахло детским шампунем и печеньем — вчера отец тайком сунул ему половинку «Юбилейного», пока она делала вид, что не видит.
В окно забарабанил дождь. Декабрь в Питере — самое тоскливое время. Но Даша помнила, как в прошлом декабре отец притащил ёлку — маленькую, кривоватую, но настоящую. «Первая ёлка внука должна быть живой», — заявил он тогда категорично. И они вдвоём наряжали её старыми игрушками из коробки, которую он хранил все эти годы после смерти мамы.
Телефон завибрировал. СМС от отца: «Не волнуйся. Я крепкий».
Даша улыбнулась сквозь слёзы. Крепкий. Это он Галине Львовне доказывал, когда та кричала, что он не потянет помощь дочери-одиночке.
— Мама! — вдруг чётко сказал Егорка.
Даша замерла. Первый раз. Она столько ждала этого слова, представляла, как обрадуется. Но сейчас думала только об отце — как он расстроится, что не услышал.
— Мама, де-да! — Егорка ткнул пальчиком сначала в неё, потом в сторону двери.
И Даша поняла. Он не просто слова говорил — он объяснял. Мама здесь, а деда должен прийти. Простая детская логика, в которой мир состоит из самых важных людей.
Она набрала отцу видеозвонок. Тот ответил не сразу — видимо, искал, куда пристроить телефон. На экране появилось усталое лицо, щетина, больничная пижама.
— Пап, смотри, кто проснулся.
Она повернула телефон к Егорке. Малыш просиял:
— Де-да!
— Здравствуй, богатырь, — отец улыбнулся, и морщины вокруг глаз стали глубже.
— Папа, он сегодня первый раз сказал «мама».
— Правда? Ну, молодец, внучок! Растёшь!
Егорка потянулся к телефону, пытаясь потрогать деда через экран. Даша видела, как отец сглотнул, как дрогнули его губы.
— Всё будет хорошо, пап. Вот увидишь. Мы же крепкие.
— Крепкие, — повторил он. — Слушай, Даш… Я хочу сказать… Если что…
— Папа!
— Нет, дай договорить. Если что — ты справишься. Ты у меня сильная. Как мама была. Я… я не сразу это понял. Прости, что не было меня рядом, когда ты росла. Что бабушке отдал на воспитание. Думал, так лучше будет.
— Папа, перестань. Ты ещё Егорку на ноги поставишь. И в школу отведёшь. И на рыбалку научишь ходить.
— На рыбалку, — он усмехнулся. — Точно. Купим ему удочку, как мне дед покупал.
Егорка соскучился смотреть в телефон и пополз исследовать комнату. Даша следила за ним одним глазом, держа телефон другой рукой.
— Знаешь, пап, я часто думаю о маме. Какая бы она была бабушкой.
— Она бы Егорку обожала. Носилась бы с ним, как с писаной торбой. И вязала бы ему свитера — помнишь, как тебе вязала? С оленями?
— Помню. Я его до дыр сносила.
— Мама у нас рукодельница была. Ты в неё пошла — вон как красиво вяжешь. Она бы гордилась.
Даша кивнула, чувствуя, как снова подступают слёзы. После смерти мамы они с отцом почти не говорили о ней — слишком больно было. А теперь вот говорят. Через внука. Через это маленькое чудо, которое ползает по комнате и тащит в рот всё подряд.
— Я скоро выйду отсюда, — сказал отец. — Врач обещал, что если анализы хорошие будут, то дня через три домой отпустят. Таблетки пропишут, диету. Буду как новенький.
— Де-да! — Егорка вернулся, волоча за собой книжку. Ту самую, про Колобка, которую отец читал ему каждый вечер.
— Он хочет, чтобы ты почитал.
— Не могу сейчас, богатырь. Но вот приду — обязательно почитаю. И про Колобка, и про Репку, и про Курочку Рябу. Все твои любимые.
Даша смотрела, как отец разговаривает с внуком через экран, как Егорка тыкает пальчиком в телефон и смеётся. И думала о том, что год назад была готова всё это потерять. Что слушала Тимура и его речи про неподходящее время, про карьеру, про молодость, которую надо пожить для себя.
А отец не говорил красивых речей. Просто пришёл и остался рядом. Учился менять подгузники в свои пятьдесят семь. Ходил по детским магазинам, выбирая коляску. Пел колыбельные своим прокуренным голосом, когда Егорка не мог уснуть.
— Даш, мне пора. Врач пришёл.
— Хорошо, пап. Выздоравливай. Мы тебя ждём.
— Де-да! — крикнул Егорка на прощание.
— Пока, богатырь. Деда тебя любит.
Экран погас. Даша посидела ещё немного, обнимая сына. За окном начинало светать — серое питерское утро просачивалось сквозь занавески. Где-то внизу загудела машина, хлопнула дверь подъезда — город просыпался.
— Мама, — сказал Егорка и потёрся носом о её плечо.
— Да, солнышко. Мама здесь.
Она подумала о том, что нужно позвонить на работу, предупредить, что задержится. Потом в садик, узнать, можно ли отдать Егорку на полдня. Купить отцу в больницу нормальной еды — он терпеть не может больничную. И термос с чаем — с лимоном и мёдом, как он любит.
Список дел разворачивался в голове, но Даша не торопилась вставать. Ещё минуту. Ещё одну. Посидеть вот так, прижимая к себе сына, вдыхая запах его макушки, чувствуя, как бьётся маленькое сердечко.
— Де-да придёт? — спросил Егорка, глядя на неё снизу вверх.
— Придёт, милый. Обязательно придёт.
Первое слово было «деда». И это было правильно. Это было то самое слово, с которого началась их настоящая семья. Не тогда, когда Даша родилась. Не тогда, когда умерла мама. А когда маленький человечек посмотрел на деда и узнал в нём самого важного человека после мамы.
За окном окончательно рассвело. Новый день.
Даша встала, подхватила сына на руки и пошла на кухню. Готовить завтрак. Начинать день. Жить дальше.
Потому что они крепкие.
