Квартира от тёти Маргариты перешла к Анастасии по всем правилам. Завещание, оформленное у нотариуса, шесть месяцев ожидания, несколько бумаг — и вот, всё готово. Две комнаты на четвёртом этаже, окна на запад, жёлтые тополя напротив, старенький лифт с нарисованным на стене угольком цветочком — теперь это было собственностью Анастасии. Её первой в сорок три года. Законной. Честной.
Маргарита Игнатьевна, единственная родная тётушка, прожила здесь всю жизнь. Муж ушёл, детей Бог не дал, а стены до самого потолка занимали книги. Анастасия навещала её по воскресеньям.
Протирала пыльную посуду, прибиралась, слушала истории о молодости, о людях, об ушедшем и оставшемся, о чьих-то любовях и потерях. Не зашла только три дня — неотложка, реанимация, тишина. Анастасия долго держалась, потом выла в ванной, с рукой, засунутой в рот, чтобы соседи не услышали.
В тётушкином жилище витал аромат книг и чего-то давно забытого. Какой-то мёртвый запах, но она любила его. Ходила из комнаты в комнату, касалась корешков книг и ёжилась от того, что имела на это право. Разрешение быть здесь, не спрашивая ни у кого — можно, нельзя?
Всё это теперь принадлежало ей. Неловкое, поначалу полное неверия ощущение. А ведь как было раньше?
После развода с Константином — крошечная однушка на окраине города, как кроличья клетка. А до этого — мытарства по съёмным углам, по пыльным комнатушкам, где стыдно заплакать вечером, потому что всё прослушивается сквозь картонные стены. Вечная благодарность хозяевам за их снисходительность и милость.
Евгений ворвался в её жизнь, когда она уже почти привыкла к своей новой реальности. Забежал в её маленький цветочный магазин в ливень, с воротничком, прилипшим к шее, со струйками дождя по щекам. Заказал букет, «только не избитый, не банальный». Сказал — для мамы. Но смотрел только на Анастасию.
— Ничего такого розового, — добавил он, потирая лоб. — И без этих унылых хризантем. У мамы от них аллергия на воспоминания.
Взял у неё пионы и какие-то полевые мелкие цветы. Синие, лиловые, почти неприметные. Он смотрел, как она собирает букет, и щурился, будто разглядывал что-то неясное. В тот же вечер они уже сидели в кафе.
— Станешь моей женой? — спросил он спустя полгода, без всяких прелюдий. Просто сидели на скамейке, ели мороженое.
Она растерялась, не зная, куда деть руки.
— Но мы же… я же…
— Неважно, — отмахнулся Евгений. — Какая разница, сколько нам? Мне сорок два, тебе сорок четыре. Будем жить вместе и всё.
Расписались они тихо, буднично. В загсе девушка с ярко-крашенными ногтями неодобрительно смотрела, будто хотела сказать: в вашем-то возрасте могли бы и постыдиться. Но Анастасия всё равно была счастлива. Ей впервые в жизни захотелось быть женщиной для кого-то, а не просто человеком, который кое-как выживает.
Евгений перевёз две сумки вещей и ноутбук. Стал обитать так, словно всегда здесь жил. Шаркал тапками по утрам, брился, напевая, разбрасывал носки. Раньше Анастасию раздражали такие мужские повадки, а теперь в них было что-то родное.
— Надо же, как ты прижился, — говорила она с восхищением. — Словно так и должно быть.
Евгений только посмеивался и трепал её по волосам. На работу уходил рано — строительная фирма, какие-то чертежи, расчёты. Возвращался к ужину, рассказывал про начальника и несговорчивых заказчиков. Анастасия слушала и готовила ужин. Своему мужу.
Своему. Супругу.
Свекровь, Лидия Петровна, явилась на пороге без предупреждения. Невысокая, округлая, с ярко-красными губами. Поцеловала воздух возле щеки Анастасии:
— Вот и свиделись, дочурка.
Дочурка. Анастасии сорок четыре, у неё морщины на лбу и жёсткие складки возле рта. Дочурка. Смешно.
Лидия Петровна прошла по квартире деловито. Заглянула в каждый уголок, пощупала ковёр, посмотрела в окно.
— У вас тут всё устаревшее, — заключила она. — Ремонт бы сделать, обои переклеить. А ванна-то течёт!
Анастасия смутилась, хотя и не хотела. Не к ней же в гости приехали, а к сыну.
Евгений суетился, помогал матери снимать плащ, раскладывал привезённую еду. Котлеты в пластиковом контейнере, рыба под маринадом, пирог с яблоками. Всё такое домашнее, приготовленное не на скорую руку.
— Кушай, Женечка, — приговаривала Лидия Петровна, подкладывая сыну. — А то совсем прозрачный стал. Кушай, Настенька, не стесняйся. Ты теперь наша.
Вот это «наша» врезалось, как заноза. Что значит — наша? С каких пор она кому-то принадлежит? Разве можно человека присваивать, как вещь?
Но Анастасия кивала и улыбалась. Порядок есть порядок. Свекровь — это святое.
Перед уходом Лидия Петровна обняла её. Сжала, притиснула, шепнула на ухо:
— Ты теперь наша, Настенька. Всё, что у вас есть — теперь наше. Обращайся, не стесняйся. Мы ведь семья.
Анастасия закрыла дверь за свекровью и оперлась на стену. Общее? А может, она не хотела ничего общего? Может, впервые в жизни появилось что-то своё, и не хотелось ни с кем этим делиться?
Но это была лишь мимолётная мысль.
А жизнь пошла, потекла. Евгений сам затеял ремонт — вечерами, в выходные. Покупал обои, клей, шпатлёвку. Поклеил спальню — долго выбирал оттенок, в итоге бежевый с золотым узором, дорогие, итальянские. Поменял краны на кухне, в ванной, починил шкаф в прихожей. Все вокруг восхищались — вот это муж, вот это помощник.
Лидия Петровна зачастила с подарками. То плиту новую привезёт, то стол кухонный. Всё дорогое, основательное. Анастасия благодарила, накрывала столы белыми скатертями, готовила борщи и запеканки. Гла́дила мужнины рубашки. Жила.
Прописать Евгения не получалось — то справки не те, то очереди. Решили подождать. Жили как муж и жена — без лишних бумаг.
Первые странности проявились спустя полгода. Евгений начал задерживаться. Ненамного — на час, на два. Приходил растрёпанный, с каким-то новым запахом, который Анастасия не могла определить. Не женские духи, нет. Что-то другое, тревожное.
— Проект горит, — объяснял он, когда она осторожно спрашивала. — Начальство и конкуренты дышат в затылок.
Анастасия верила. Хотела верить. Но что-то внутри ныло — глухо, как старая рана в дождливую погоду.
А потом стали случаться исчезновения по выходным. То с друзьями встреча, то рыбалка с ночёвкой, то какие-то мужские дела. Она не допытывалась. Любила его — а значит, доверяла.
Именно так ей внушали в далёком детстве: не задавай вопросов, если не хочешь услышать ответы.
Тревога подкралась незаметно. Вместе с долгами, которые стали расти у Евгения.
Сначала мелочь — 1200, 2000, 4000 гривен. Занял у коллеги, не успел вернуть, получка через неделю. Анастасия безмолвно открывала кошелёк, доставала деньги. Потом суммы стали больше — 8000, 12 000, 20 000 гривен. Евгений обещал вернуть со следующей зарплаты, но зарплата приходила и таяла. Куда? Неизвестно.
— Куртку новую купил, — отвечал он на её робкие вопросы. — Страховка. Налоги. Ты же знаешь, сколько это всё стоит.
А потом Евгений потерял работу. Сказал, что сам ушёл, но в глазах стояла тоска. Обещал быстро найти другую, лучше, перспективнее. Но шли недели, а работы всё не было. Зато были долги — нарастающие, как снежный ком.
Лидия Петровна теперь наведывалась реже. Смотрела на сына с тревогой, на Анастасию — с плохо скрываемым разочарованием. Будто это она виновата, что Евгений сидит дома и пьёт кофе целыми днями, уставившись в стену.
— Мужчине нужен тыл, — твердила свекровь. — Надёжный. Чтоб знал — его ждут, в него верят.
А Анастасия и верила. Только не понимала, почему эта вера должна быть безусловной. Почему нельзя спросить: куда уходят деньги? Почему нельзя попросить показать, что там с работой?
А потом появились они — новые приятели Евгения. Раньше у него не было друзей, или он о них не рассказывал. А тут — Пётр, Виктор, Антон. Шумные, громкие, беспардонные. Анастасия застала их однажды за тётиным столом — с картами, с деньгами, с бутылками.
— Знакомься, — Евгений выглядел смущённым, но не виноватым. — Это наши ребята. С института ещё.
«Ребята» кивнули, но не привстали. Смотрели как на мебель — вроде стоит, никому не мешает. Анастасия молча ушла в спальню. Села на кровать, сложила руки на коленях.
— Всё нормально? — Евгений заглянул через пару минут. В голосе — тревога, но не раскаяние.
— Да, — кивнула она. — Всё отлично.
А через неделю с её карты исчезли деньги. Не все — 6 000 гривен из накопленных. Евгений не стал отпираться:
— Извини, срочно надо было. Верну на днях.
Он не вернул. А потом пропало кольцо — золотое, подарок первого мужа. Анастасия не носила его, хранила в шкатулке — как память о времени, когда всё было иначе.
— Заложил, — сказал Евгений, когда она спросила. — Честное слово, выкуплю. Только работу найду.
Но работы не было. Зато были новые долги. Анастасия узнавала о них случайно — из обрывков телефонных разговоров. Мелькали цифры — всё больше и страшнее.
Лидия Петровна звонила каждый день. Не заезжала — звонила. Спрашивала про сына, про «их дела». Анастасия отмалчивалась. Стыдно было признаться, что все эти «дела» катятся в тартарары.
А они катились. Всё быстрее, всё неотвратимее.
Кульминация наступила промозглым вечером. Евгений вернулся домой поздно — бледный, с красными пятнами на щеках. Сел на кухне, уставился в одну точку.
— Нам нужно поговорить.
Анастасия кивнула. Села напротив. Руки в замок — чтоб не дрожали.
— Мне необходимы деньги, — он говорил тихо, но твёрдо. — 200 000 гривен.
— Сколько? — она не поверила ушам.
— Двести тысяч гривен, — повторил он. — Я в долгах. Перед людьми, с которыми не стоит шутить.
— Перед какими людьми? — в горле пересохло.
— Неважно. Важно, что если не отдам — будут проблемы. Серьёзные.
Они смотрели друг на друга через стол. Чужие.
— У меня нет таких средств, — наконец произнесла она.
— Есть, — он кивнул в сторону окна. — Наш дом. Можно взять кредит под залог.
— Под залог моего дома?
— Нашего дома, — поправил он. — Мы же семья, Настя.
Анастасия молчала. Думала о тёте, о книгах на полках, о тишине этих комнат, которая теперь казалась таким подарком. Думала о доверии, которое растратила так легко.
— Нет, — качнула головой. — Я не буду рисковать домом.
— Настя, — его голос дрогнул, — мне правда угрожают. Эти люди… они не шутят.
— Нет, — повторила она. — Это дом тёти Маргариты. Она хотела, чтобы я жила здесь. Не чтобы отдавала его за чьи-то проигранные долги.
Евгений долго смотрел на неё. Потом встал:
— Ладно. Я понял.
Он ушёл в спальню. Анастасия осталась на кухне — раздавленная, пустая. Всю ночь просидела за столом, глядя в окно. Евгений проспал до утра, а утром собрал вещи. Те самые две сумки, с которыми приехал, и ноутбук.
— Я ухожу, — сказал он, стоя у порога. — Так будет лучше для всех.
Анастасия не стала удерживать. Внутри не осталось ни слёз, ни слов.
— А долг? — только и спросила. — Эти твои… кредиторы?
Евгений помялся:
— Что-нибудь придумаю. Машину продам, может.
— Твой «Форд»? — она слабо улыбнулась. — За 200 000 гривен?
— Ну… не всё сразу.
Они смотрели друг на друга. Последний раз — перед тем, как окончательно разойтись.
— Подожди, — вдруг сказала Анастасия. — Нужно всё оформить.
— Что оформить? — он замер в дверях с сумками.
— Дай мне свой телефон, — она протянула руку.
— Зачем?
— Просто дай.
Он протянул мобильный — старый, потёртый. Анастасия нашла свой номер в списке контактов, открыла переписку. Пусто — ни единого сообщения. Евгений вообще не любил писать, всегда звонил.
— Садись, — она кивнула на стул. — Оформим всё как положено.
Анастасия достала из ящика стола чистый лист бумаги, ручку. Написала: «Рассказ» — крупными буквами сверху. Дальше — дата, ФИО полностью.
«Я, Евгений Петрович В…, получил от Анастасии Михайловны С… денежные средства в размере 200 000 (двухсот тысяч) гривен. Обязуюсь вернуть указанную сумму в полном объёме до…» — она подняла глаза, — когда вернёшь?
— Настя, ну зачем это? — поморщился он. — Мы же…
— Когда? — перебила она.
— Не знаю… через полгода?
— Хорошо. — Она дописала: «до 12 ноября 2025 года». Внизу оставила место для подписи.
Открыла приложение банка на своём телефоне, перевела ему 200 000 гривен. Потом отправила сообщение: «Это на закрытие долга. Подтверждаю перевод 200 000 гривен согласно расписке от сегодняшнего числа. Чтобы к тебе не пришли. Верни, когда продашь машину». Дождалась, пока оно дойдёт. Убедилась, что сохранилось в их переписке.
— Распишись, — она протянула ему ручку и бумагу.
Евгений помедлил, потом неловко расписался. Анастасия взяла лист, тщательно сложила, убрала.
— Вот теперь всё по-взрослому, — сказала она. — И на бумаге, и в электронном виде. Двойная страховка.
— Ты перевела? Правда? — он смотрел с изумлением.
— Правда, — кивнула Анастасия. — Иди теперь. И не забудь про шестое ноября.
Он нахмурился, но переспрашивать не стал. Ушёл — тихо, обыденно. Как будто просто выходил в магазин, а не покидал её жизнь навсегда.
Год прошёл незаметно. Развод оформили через три месяца после ухода Евгения — тихо, буднично, через мирового судью. Он не возражал, даже приехал без напоминаний.
Сидели в коридоре суда как чужие люди, изредка переглядывались. Когда судья спросила о разделе имущества, Анастасия коротко ответила: «Претензий друг к другу не имеем». Евгений кивнул. Штамп поставили, справки выдали. На выходе он помялся, будто хотел что-то сказать, но только пожал плечами и ушёл к автобусной остановке.
Анастасия жила, работала, возвращалась в пустую квартиру. Иногда просыпалась среди ночи от мысли: «А что, если те люди придут сюда? За долгами?» Но никто не приходил.
Денег не хватало. Цветочный бизнес — не золотая жила, а 200 000 гривен, отданные Евгению, были серьёзной брешью в бюджете. Анастасия подумывала сдать комнату, но боялась чужих людей. Больше никому не доверяла.
И тогда пришла мысль: продать квартиру. Купить что-нибудь поменьше, подальше от центра. Деньги помогут закрыть долг Евгения, расширить бизнес, да и обновить бы помещение, а остаток пойдёт на беззаботную жизнь. Начать с чистого листа — без призраков прошлого.
Она дала объявление. Цену поставила разумную — чуть ниже рыночной, чтобы быстрее найти покупателя. Потянулись смотрины — люди приходили, осматривали комнаты, качали головами. «Устаревший ремонт», «необходим капитальный ремонт», «далеко от метро». Но никто не торопился покупать.
А потом на пороге появилась Лидия Петровна. С тортом, с улыбкой — словно и не было года разлуки.
— Настенька, — шагнула в прихожую без приглашения. — Как ты тут?
Анастасия пропустила её. Невольно поразилась, как свекровь постарела за этот год — осунулась, сгорбилась. Но глаза остались те же — цепкие, внимательные.
Лидия Петровна осмотрелась, хмыкнула:
— Вижу, ничего не изменилось.
— А что должно было измениться? — Анастасия пожала плечами.
Свекровь прошлась по квартире. Медленно, оценивающе. Задержалась в спальне:
— Обои-то наши, Женины. Хорошо держатся.
Анастасия промолчала. Свекровь вернулась на кухню, устроилась за столом:
— Говорят, ты квартиру продаёшь?
— Да, — кивнула Анастасия. — Хочу что-то поменьше, но скорее всего в новостройке.
— Понятно, — протянула Лидия Петровна. Помолчала, а потом вдруг улыбнулась — непривычно мягко: — А нам с сыном достанется что-нибудь?
Анастасия замерла с чашкой в руках:
— Простите?
— Ну, — свекровь продолжала улыбаться, но глаза остались холодными, — мебель тут наша. Стол вот этот я покупала. Плита моя. Да и сыну не чужая квартира. Жили же вместе. Вкладывались. Он-то считал, что вы семья.
Анастасия поставила чашку.
— Вы серьёзно?
— А что такого? — Лидия Петровна пожала круглыми плечами. — Справедливости хочу. Сын старался, ремонт делал. А ты его выгнала, а теперь ещё и нажиться хочешь.
— Нажиться? — Анастасия чуть не задохнулась. — На собственной квартире?
— Ну не только твоей, — свекровь поджала губы. — Вы же в браке были. По всем правилам…
— По каким правилам? — перебила Анастасия. — Евгений здесь даже не прописан. Дом достался мне по наследству — ещё до встречи с ним.
— Это ничего не значит, — отмахнулась Лидия Петровна. — Главное — фактическое проживание. А оно было.
Они смотрели друг на друга — словно два зверя перед дракой. Одна — с хитрой улыбкой, другая — с тлеющим гневом внутри.
— Знаете что, — медленно произнесла Анастасия. — Ваш сын не только ничего не вложил в этот дом, но ещё и должен мне 200 000 гривен.
— Что за глупости?! — фыркнула свекровь.
Анастасия молча взяла телефон, открыла переписку с Евгением. Развернула экран к Лидии Петровне.
— Видите? — голос Анастасии звучал ровно. — Ваш сын не только ничего не оставил, но и должен мне 200 000 гривен. А вы пришли ещё и долю просить? Только по суду. И то я бы не советовала — судья это всё тоже увидит.
Лидия Петровна уставилась на экран. Лицо исказилось, губы задрожали. А потом — резко, неожиданно — она схватила телефон и швырнула его на пол.
— Ты ещё и записывала, подлая! Подготовилась заранее! Всё себе заграбастала, специально всё подстроила!
Анастасия не вздрогнула. Нагнулась, подняла телефон. Экран не разбился — только новая трещина добавилась к старым. Молча открыла другое сообщение от Евгения — отправленное пару месяцев назад. Показала свекрови.
— Видите? — тихо произнесла она. — ‘Мать если что придёт — не выдавай. Я ей не говорил, что должен’.
Лидия Петровна застыла. Словно из неё выпустили весь воздух. Открывала рот, но не могла вымолвить ни слова. Потом резко встала, опрокинув стул.
— Я… я пойду, — пробормотала она. — Ты… ты…
Но так и не нашла подходящих слов и почти выбежала из квартиры. Не попрощалась.
Анастасия осталась одна. Смотрела в окно на жёлтые тополя. На душе было пусто и одновременно… легко? Будто камень упал с плеч. Будто наконец-то разорвалась нить, которая всё ещё связывала с прошлым.
Через пару дней пришло сообщение от Евгения: «Могла б по-человечески. Мы же семья были».
Анастасия долго смотрела на эти слова. Потом медленно набрала ответ: «Семья — это доверие и открытость. А не «взял и забыл»».
Отправила и удалила переписку. Окончательно.
Квартиру она так и не продала. Сняла объявление, решила остаться. Это был её дом. Тётушкин подарок. И никто не мог забрать его — ни бывший муж, ни его мать, ни призраки прошлого.
«Всё, что у вас есть — теперь наше», — всплыли в памяти слова свекрови.
«Не всё», — подумала Анастасия.
