— Господи, я не помню, как их зовут… не помню, — растерянно прошептала Валентина Семёновна.
— Кого — «их»? — дёрнулась от неожиданности Даша.
Она уже почти смирилась: с самого утра бабушка молчала, словно замкнулась. И вдруг — голос. Пусть и как будто в пустоту.
— Их, — повторила Валентина Семёновна, вглядываясь в окно. — Не помню… — и заплакала.
Даша тихонько обняла бабушку за плечи, выглянула во двор и увидела троицу дворовых кошек на лавочке под подъездом. Они сидели рядышком и не сводили глаз с окна.
«Ну конечно… про них ты», — мягко улыбнулась внучка.
Бабушка всю жизнь тянулась к кошкам. Никогда не проходила мимо: гладила, приговаривала что-нибудь тёплое и обязательно угощала. Кажется, во всём их городе не осталось кошки, которая не знала бы Валентину Семёновну. А последние годы у неё появились «свои» — она так и говорила, «мои девочки». «Своими» они были не потому, что жили дома, — дед был категорически против, — а потому что ждали её, как близкого человека. Могли сидеть с ней на лавочке часами: она — рассказывать, они — слушать, щурясь от удовольствия. Имена придумала сама: Ася, Дуся и Лиля.
Домой забрать бабушка их не могла — Борис Андреевич упирался как мог.
— Боря, ну ты только посмотри на них… — уговаривала она. — На улице холод, собаки шарахаются, а дома им будет тепло и спокойно. Давай заберём, а?
— Какие кошки, Валя? — отмахивался дед. — У нас не коттедж, а однушка. Кошкам место на улице. И без театра с коленями — не надо.
— Будь человеком… Что это за жизнь — под дождём да под ветром? Мне и самой спокойней будет.
— Всё, Валь, решили. Кошек в квартиру — ни ногой. Да и не люблю я их, честно. Что в них хорошего?
— Они…
— Они только и делают, что отнимают у людей время, — перебивал он на полуслове. — Кормить, гладить, играть, лоток чистить, к ветеринару возить. Дел больше нет?
Даша, навещая бабушку с дедом, каждый раз удивлялась, как они вместе-то полвека прожили. Разные до невозможности. И спорили часто — инициативу обычно проявлял дед: вспыхивал с полоборота. То мясо «подсушено», то борщ «не досолен». Даша знала: сама бы не выдержала. А у бабушки в словаре слова «развод» будто не существовало — любила и терпела.
— Валя, да ты опять свою чепуху включила? — бурчал Борис Андреевич, увидев по телевизору передачу с Куклачёвым — бабушка его обожала, дед — терпеть не мог. И кошек его — тоже.
«Как они столько лет рядом? — чесалось у Даши в голове. — И была ли там любовь вообще?»
Однажды, когда дед уснул, бабушка с внучкой рассматривали старые чёрно-белые фото.
— А это твой дед ещё мальчишкой, — улыбнулась Валентина Семёновна, подавая потёртый снимок: худой мальчик в майке и трусах, хмурый, будто уже тогда всем недоволен. Узнать его можно было и без подсказок.
— Бабуль… ты деда любишь? По-настоящему? — осторожно спросила Даша.
— Люблю, родная. Очень. И он меня любит. Понимаю, со стороны кажется иначе: он кричит, ворчит… А когда никого нет, и обнимет, и в щёку поцелует. Ночью укрывает меня, одеяло поправляет, чтобы не мёрзла.
У бабушки всегда была железная память. Поэтому в другой визит Даша оторопела:
— Сколько тебе сахара в чай? — спросила бабушка на полном серьёзе.
— Бабуль… Я же всегда без сахара, — удивилась внучка.
— Забыла… — растерялась Валентина Семёновна. — Как же я могла?
— Она не только это забывает! — подал голос из комнаты Борис Андреевич. — То пульт потеряет, то включить телек не может. Вчера среди ночи вскочила: «Опаздываю на работу!» Это что — лечится?
На следующий же день Даша отпросилась с работы и повела бабушку к врачам. Диагноз прозвучал сухо, как выстрел:
— Деменция.
Память сдавала с каждым днём. Бабушка могла забыть сварить суп, забыть выключить утюг, оставить бельё мокрым в машинке. Даша стала наведываться чаще, помогать по дому. Дед ворчал ещё громче:
— Меня, главное, не покормила, а к своим кошкам — как штык!
И всё же удивительное: даже когда забывала имена соседей, название улицы или дату, о своих кошках бабушка не забывала никогда. По утрам выходила к лавочке, кормила, гладила, разговаривала. Врач, услышав это, только разводил руками: бывает.
И вот сегодня, уставившись в окно, впервые произнесла: «Не помню, как их зовут». Тревожный звоночек, громче колокола.
— Бабуль, постарайся, — попросила Даша. — Ты сама им имена выбирала.
— Не помню… — всхлипнула Валентина Семёновна. — Кошек помню, а имена — нет.
— Ася, Дуся и Лиля, — неожиданно встрял Борис Андреевич. — Запиши на бумажке, чтоб не забыть.
Бабушка так и сделала: корявыми буквами вывела три имени. Даша едва разобрала почерк, взяла бабушку под руку и повела вниз. Посадила на лавочку, вложила пакет с кормом в ладони. Валентина Семёновна загребала гранулы ладонью и, как всегда, ласково приговаривала:
— Это тебе, Дусенька, это тебе, Асюта, а это — тебе… — запнулась, испуганно посмотрела на внучку.
— Лиле, — подсказала Даша.
— Лилечке… Кушайте, мои хорошие. И простите, что домой забрать не могу.
Через три месяца бабушки не стало. Дашу будто прорвало, когда санитаров вынесли носилки. Борис Андреевич стоял каменным, молча, только скулы ходили ходуном.
— Дед, держись, — прошептала Даша. — Теперь я буду рядом и о тебе заботиться.
Он тяжело выдохнул, как будто решившись, и глухо сказал:
— А ведь я ни разу так и не сказал Валюшке, как сильно её люблю…
После похорон Даша приходила ежедневно: готовила, убирала, гуляла с дедом. И, конечно, кормила кошек на лавочке — они всё ещё ждали «свою» Валентину Семёновну, словно надеялись, что сейчас распахнётся дверь подъезда, и знакомая тёплая рука снова погладит по спинке.
Даша готовилась услышать от деда привычное «Ну что за ерунда», но Борис Андреевич молчал. Каждый раз. Просто смотрел, как она насыпаёт корм, и молчал. На прикроватной тумбочке неизменно лежали старые фотографии — они с бабушкой в разные годы. Рядом — сложенный вчетверо листочек с неровной надписью: «Ася, Дуся, Лиля».
В одну субботу Даша, как обычно, заглянула в зоомагазин по дороге — корм закончился. Подошла к подъезду… и замерла: на лавочке — ни одной кошки. Ни во дворе, ни у мусорных баков. «Непохоже на них… — ёкнуло сердце. — Они никогда не уходили все сразу».
Поднялась на второй этаж, открыла дверь своим ключом — и застыла на пороге. Дед говорил вслух — громко, увлечённо, и не заметил, как внучка вошла.
— Вот на этой фотографии мы с Валей впервые на море поехали, — чуть смеясь, рассказывал он. — Она плавать не умела, но мечтала увидеть море. Ну я и повёз её — куда ж деваться от её мечты.
Даша затаила дыхание. Дед редко приоткрывал душу. Она выглянула в комнату — и увидела: Борис Андреевич сидит на краю кровати, а рядом, на пледе, свёрнулись клубочками Ася, Дуся и Лиля. Слушают. Не шелохнутся.
— Вы не думайте, что я вас не люблю… — продолжал он тихо. — Просто квартира маленькая — куда вас раньше? А как моей Вали не стало… пустота. И в доме, и во мне. Не переживайте, мои хорошие, теперь живите здесь. Как она хотела.
«Была ли любовь?» — вспомнила Даша свой давний вопрос. И ответ оказался простым и ясным, как солнечный луч на полу.
— Была. Есть. И будет, — еле слышно прошептала она, смахнула непослушные слёзы, улыбнулась и вошла в комнату.
— Деда, а давай я сварю суп, а потом вместе наполним мисочки? — сказала как можно веселее. — Дом теперь у нас точно большой — справимся.
Он кивнул, погладил Лилю и тихо добавил:
— Справимся. Валя бы улыбнулась.
С того дня в квартире поселились тишина, мурчание и фотографии в рамках на стене. Дед перестал бурчать на телевизор с Куклачёвым, а Даша стала чаще приносить вкусняшки «девочкам». И где-то между кухней и старым комодом, между пледом и лавочкой у подъезда всем троим стало чуточку легче.
Иногда любовь не кричит, не требует доказательств — просто берёт и делает по-тихому то, о чём мечтал близкий человек.
А вы когда-нибудь видели, как чья-то нежность оживает в маленьких делах — вроде трёх тёплых мисок на кухне? И если бы родной человек попросил вас исполнить его «несбыточную» прижизненную мечту, смогли бы вы, как Борис Андреевич, рискнуть привычным укладом? 🐾💛
